Соблазны французского двора
Шрифт:
– Нет, нет! Вайян, мне нужно, нужно идти!
– Хорошо.
Он пошел было к шкафу и вдруг замер, схватился за голову, понурился, словно бы даже меньше ростом сделался, и недоброе предчувствие заледенило душу Марии. Она метнулась к входной двери, рванула, но ее даже Виданжор не тотчас отворял, что же говорить о ней, обессиленной? Вайян одним прыжком оказался рядом, оттолкнул ее от двери:
– С ума сошла?! Если ты выйдешь отсюда, все увидят, как ты вышла с кучей денег, а потом найдут здесь заколотого Мердесака. И даже если я сброшу его в люк, все равно… кровь! – Он повел рукою вокруг. – Нет,
– Что? – прошелестела Мария похолодевшими губами и не поверила себе, услыхав в ответ:
– Напиши завещание.
Ноги Марии подкосились, она, наверное, упала бы, да какое-то сиденье, к счастью, оказалось рядом; она тяжело опустилась на него и только тогда заметила, что это – кресло, которое недавно едва не сделалось местом ее погибели.
Несколько минут назад она вскочила с него, словно с горячих угольев, а сейчас ей было все равно. Жалость, нежность, и взаимное сочувствие, и понимание, и горячность дружбы, соединявшие ее с Вайяном только что, вмиг исчезли, исчезли без следа, как бы развеялись иссушающим ветром чьей-то безмерной алчности…
Она не плакала – сухая горечь жгла горло, но в ее склоненной голове и понурых плечах было такое отчаяние, что Вайян вдруг повалился ей в ноги, схватил, зацеловал ледяные, безвольно повисшие руки, бессвязно, горячечно забормотал:
– Да что ж ты? Что? Думаешь, я враг и палач тебе? Ты пойми, ты пойми меня! Я отрекся от своих злодейств, я отказался тебя преследовать, но в руках у них, – он с ненавистью мотнул головой куда-то в сторону, – моя мать, они пригрозили, что, ежели я каким угодно манером не выманю у тебя завещание, они убьют ее, убьют! А она старуха, у нее никого, кроме меня, нет, и у меня – никого.
Мария надрывно всхлипнула и наконец-то взглянула в молящие глаза Вайяна.
– Я и тебя в обиду не дам! – вскричал он. – Бумагу пусть берут, а тебя я оберегать буду! Вот… – Он вырвал из кармана какой-то темный комок, похожий на смолу, но с острым запахом, показал Марии и торопливо сунул в ее узел: – Это пернак!
Она недоумевающе пожала плечами.
– Да пернак же, – настаивал Вайян. – Это противоядие – лучшее из всех, какие только есть на земле, лучше, чем рог единорога и клык нарвала! Ты должна будешь пить его настой утром и вечером, и оно убережет тебя от всякой отравы.
Мария быстро кивнула, едва подавив усмешку. Конечно! Пернак! А от ножа? От пули? От удавки наемного убийцы ее тоже убережет грязный комочек остро пахнущей смолы? Ох, это новое разочарование пересилило все горе нынешнего дня, и слезы, заструившиеся наконец из ее глаз, были солонее всех, пролитых сегодня!
– Ладно, – безжизненным голосом пробормотал Вайян, с трудом поднимаясь с колен. – Иди… что я, зверь какой-то? Иди, клянусь: больше ты меня никогда не увидишь!
Он дернул за ручки дверцы одного из шкафов, распахнул – и Мария с восторгом увидела узкую лестницу, ведущую куда-то вниз, вниз… к промельку дневного света, перестуку колес по мостовой, к людскому гомону – к бегству! К жизни!
Мария рванулась, не чуя ног, не чуя тяжести узелка, ступила уже на порог… да и замерла.
Ведь если она умчится сейчас отсюда, то никогда больше не увидит Вайяна (почему-то
Мария тряхнула головой, прогоняя видение. Не глядя на Вайяна, вернулась к столу, брезгливо взяла забрызганное кровью Мердесака перо, лист бумаги.
– Говори, что писать. Только побыстрее, пока я не передумала.
Вайян от волнения не сразу справился с голосом, потом начал диктовать, Мария впервые в жизни писала завещание, но вряд ли уже через минуту могла бы повторить хоть одну фразу: слова Вайяна пролетали мимо ушей, всем существом своим она ждала одного – имени! Но когда оно прозвучало, Мария непонимающе, испуганно взглянула на Вайяна: она не знала никакой Eudoxy Golovkina, Евдокии Головкиной, которой отныне отходило все движимое и недвижимое имущество баронессы Марии Корф, урожденной графини Строиловой. Этот смелый шаг ничего не дал: Мария по-прежнему не знала своего врага!
За свидетеля завещание подписал Вайян и для верности, обмакнув палец в чернила, оставил на бумаге отпечаток. Задумчиво поглядев на мертвого Мердесака, покрутил перо в руках, а потом вдруг, скрипя по бумаге и брызгая во все стороны чернилами, поставил пониже своей фамилии еще одну подпись – размашистую, вычурную. Брезгливо сморщившись, сунул в чернила уже негнущийся палец Мердесака, приложил к листку – и Мария поняла, что бывший ростовщик тоже «засвидетельствовал» сей документ, который Вайян, бережно свернув, тут же упрятал за пазуху.
После этого говорить больше было не о чем, хотя Вайян что-то бормотал о том, чтобы Мария непременно взяла фиакр, да не доезжала до самого своего дома, а сошла квартала за два, да вошла бы в дом незаметно.
Мария не удостоила Вайяна даже взглядом и торопливо вышла на лестницу. Сзади протяжно заскрипела, закрываясь, потайная дверь, и Мария резко обернулась (словно в спину ее кто-то толкнул!), – обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть Вайяна, который стоял над разверстым люком и бросал в него толстый гроссбух Мердесака, на последней странице которого было записано имя баронессы Корф – вдобавок ее собственной рукой!
Мария еще успела поймать взглядом мгновение, когда этот страшный обличительный документ скрылся в бездне, а потом потайные дверцы сомкнулись, оставив ее в полумраке – и на свободе.
18. Скандал в Итальянском театре
Оказывается, ко всему можно привыкнуть, даже к тому, что где-то неподалеку находится человек, который только и жаждет твоей смерти, ибо в руках у него – твое завещание. Вероятно, Вайян уже передал с таким трудом добытый документ этой неведомой Eudoxy Golovkina, но пока о ней не было ни слуху ни духу. Конечно, рано или поздно сия дама непременно появится, но Марии, очевидно, суждено было умереть, так и не встретившись со своей наследницей.