Соболя
Шрифт:
Тогда Ан Сенен предложил свои сапоги.
— Что же, ты поедешь босиком? — сказал с усмешкой Хань Дыби.
— Ты слишком добр, мой сын, — ответил Ан Сенен. — Но у меня больше ничего нет, кроме партийного билета.
И он показал ему свой билет.
Хань Дыби осмотрел его со всех сторон и сказал:
— Под него я дам тебе триста рублей.
Но Ан Сенен схватил его за руку.
— Нет, — сказал он решительно.
— Как хочешь, старик, — ответил Хань Дыби, — вот тебе твой билет и оставайся с богом.
Хань Дыби подошел к кассе.
Ан
— Возьми лучше мои сапоги! Они на резиновой подошве. В них никогда не промочишь ног!..
Но Хань Дыби уж его не слушал…
Прошла еще одна ночь и еще день.
Лицо Ан Сенена пожелтело, осунулось.
Ан Сенен не ходил уже в город, а только бродил по вокзалу.
Огромны были каменные залы, но спать было негде, и вечно в них, как в морской раковине, стоял шум.
Ан Сенен пил кипяченую воду из бака и дрожал от голода. И каждый раз, когда мимо проходил человек в очках, Ан Сенен вспоминал Хань Дыби.
На третий день, утром, он увидел в углу, на скамейке, корейскую девушку. Она была в красном платке и держала подмышкой книгу.
Ан Сенен подошел к ней.
Он не решался просить у нее денег, боясь, что и она потребует то, чего он не отдаст, даже если бы у него вырвали язык. Тогда он вспомнил все, что в молодости говорил девушкам.
— Летом хороша ночь, зимой — утро, весной — заря, — сказал он. — Ты же хороша всегда. Ты, как речной цветок, что выходит из ила и не запачкан им.
Девушка рассмеялась и покраснела, так как была некрасива.
— Что тебе нужно, старик? — спросила она.
— Отведи меня в Колхозцентр, — ответил Ан Сенен, — и я пришлю тебе мешок сушеной корюшки. Осенью она бывает очень вкусна.
Узнав про несчастье Ан Сенена, девушка охотно согласилась. Она взяла его за руку и прошла с ним через город. В Колхозцентре Ан Сенена встретил человек в таких же очках, как у Хань Дыби. Ан Сенен испугался.
Но, выслушав девушку, человек сказал Ан Сенену:
— Не горюй, старик, мы дадим тебе другую путевку, и ты поедешь на курорт.
«Ах, — с грустью подумал Ан Сенен, — почему люди в очках так быстры на всякие дела?»
И, как у Хань Дыби, Ан Сенен спросил у человека, знает ли он жизнь.
Человек с улыбкой ответил, что знает.
— Если это правда, — сказал ему Ан Сенен, — ты должен знать, что через две недели начинается ход иваси, и я не хочу ехать на курорт.
Девушка улыбнулась, а человек пожал плечами.
— Как хочешь, старик, насильно мы тебя не повезем. Поезжай назад, мы дадим тебе денег.
И опять поехал Ан Сенен через всю страну к океану, где на холмистом берегу среди дубового кустарника стоят в ряд фанзы колхоза «Сучан».
Во Владивостоке Ан Сенен долго ходил по Семеновскому базару. Он заглядывал в стеклянные двери парикмахерской, раздвигал бумажные занавески на ширмах, за которыми уличные цырюльники брили китайцам головы бритвами, тяжелыми, как мечи. Он хотел еще раз увидеть Хань Дыби. И он увидел его в конце
Ан Сенен взял Хань Дыби за локоть.
Пальцы у старика были цепкие, твердые — они привыкли хвататься за весло.
— Ты говорил мне в Москве, — сказал он, — что хорошо знаешь жизнь. Ты плохо знаешь ее. Никогда не требуй в залог отца у сына, как это делают у вас в Цюнь-Цион-до, где ты родился. И никогда не требуй в залог партийного билета.
И Ан Сенен ударил Хань Дыби с такой силой, что тот упал на гальку у самой воды.
А Ан Сенен, не оглядываясь на Хань Дыби, зашагал по набережной к Семеновскому молу. Там всегда можно было найти шхуну, отходящую в бухту Гайдамак.
Было утро.
Город стоял над заливом, освещенный с востока солнцем, а с запада ветер гнал на город облака.
Из всех трав, которыми осенью богаты сопки вокруг Гайдамакской бухты, Ан Сенен любил больше всего тростниковый повейник.
Даже от слабого ветра этот гибкий злак качался, размахивая своими белыми метелками; казалось, по траве ходят буруны. А над ними, точно синий дым, носились семена чертополоха.
Ан Сенен, сойдя на берег, сорвал несколько пушистых метелок повейника и пригрел их в своих грубых ладонях.
Он был рад своему возвращению. Береговой ветер похлопал его по плечу.
«Хороший ветер, — подумал Ан Сенен. — Наверное, уж ловят иваси».
И действительно, пусто было на берегу. Галки прыгали по пристани. На песке, дожидаясь прилива, сохли нераскрытые ракушки, и морские ежи шевелили иглами среди мокрых камней.
Рыбаки ушли в море.
В первую минуту Ан Сенен испытал досаду, что это произошло без него. Но, взглянув на солнце, уже клонившееся к западу, на дым, Вившийся из деревянной трубы его фанзы, успокоился. Погода не предвещала перемен. И он представил себе свой кавасаки [1] , полный рыбы, почувствовал даже запах мокрых сетей, бензина и рыбьего клея.
1
Кавасаки — рыбацкое моторное судно.
Но едва успел войти в фанзу, поздороваться с семьей, снять сапоги и залезть на кан [2] погреться, как узнал от соседей, что ни завтра, ни послезавтра, ни через три дня он в море не выйдет.
Его кавасаки номер одиннадцать стал на ремонт.
Никто лучше Ан Сенена не знал, как тяжело ему было слышать эти слова.
Напрасно он так стремился домой, напрасно бил Хань Дыби этими руками, которым нечего делать теперь, в самую горячую для колхоза пору.
2
Кан — низкие глиняные нары, под которыми проложен дымоход.