Собор (сборник)

Дукай Яцек

Так что учился ты усердно. И вовсе не сразу догадался о том, сколь высоко оценивают твое мышление и разум. Но наконец до тебя дошло: они бы не привезли тебя сюда, если бы не были уверены, что ты справишься. Это все тесты, те самые тесты, которые проводили с тобой еще в полиции и опекунских домах. Ты был избран.

Из видеофильмов ты представлял, как выглядит класс в обычной школе. А тут классов не было. В этой Школе учителей было больше, чем учеников. В ней не ставили оценок. Здесь не было деления на лекционные часы и конкретные предметы. Не было здесь и соперничества между детьми: каждый учился совершенно отдельно от остальных.

И хотя у вас бывали оказии обменяться своим опытом, потому что никто и не запрещал вам вести разговоры (и вообще, никаких искусственно придуманных запретов не было; если что-нибудь было запрещено, то у вас просто не было ни малейшего шанса этот запрет нарушить, и как раз по подобного рода возможности ты и делал заключение о запрете), и вы и вправду часто обменивались им - это никак не нарушало навязанной схемы обучения. Те, кто находился на стадии начальной учебы - как ты сам в течение первых месяцев - в принципе учились тому же самому.

Лишь впоследствии тропинки их науки расходились, но это потом; потом расходились и они сами: их переводили в другие части Школы. Не существовало и правила, регулирующего момент такого перевода; на него никак не влиял ни возраст ученика, ни длительность его предварительного обучения. Во всяком случае, вы этого правила не вычислили. Распоряжение о переводе могло прийти в любой день. Но само это состояние постоянной подвески "между", для других, возможно, было мучительным, для тебя же ничем необыкновенным не являлось; тебе как раз приходилось привыкать к погружению в неизменности и покое. И в этом отношении ты вовсе не был каким-то исключением среди воспитанников Школы. Вам не запрещали разговаривать, вот вы и разговаривали: все они были такими же отверженными как и ты сам, Пуньо.

Всех их собрали - посредством полиции или других правительственных учреждений - на городских помойках, в трущобах, в разгромленных малинах. Здесь вы очутились - наконец дошло до тебя - именно потому, что не было никого, кто мог бы ими заняться, кто мог бы их отыскать и с помощью каких-то героических юристов выдрать из когтей Школы. Школа брала только тех, которые и так уже для этого мира не существовали. Твое видеотечное сознание подсказывало тебе очевидные ответы на вопрос о причине применения подобного критерия выбора: безумно опасные миссии, преступные опыты на человеческих организмах, тайна, секреты.

Только Школа официально была тайной.

Как-то морозным зимним утром сквозь зарешеченные окна с покрытыми паром вашего дыхания стеклами вы увидали высаживающихся из автомобиля перед террасой трех военных: темные очки, несессерчики, серые мундиры, знаки отличия высоких чинов. Звездными ночами этот предполагаемый секрет Школы был красивым и возбуждающим, только в свете дня он расплывался среди сотен новых слов на новых языках, рядов дифференциальных уравнений, хаоса n– мерных моделей абстрактных процессов на светящихся экранах мониторов.

Компьютеры тебе нравились, эти мертвые машины не обладали собственной волей и обязаны были тебя слушаться. В школе был целый зал, буквально напичканный ими, в котором ты проводил десятки часов, в одиночестве, в тишине, прерываемой лишь скрежетом разгоняемых винчестеров и кликаниями мышки и клавиатуры. Ты думал: Пуньо и компьютеры; Золотой Цилло.

А ведь это было всего лишь началом.

ВЕЧЕРНИЕ РАССКАЗЫ

–  И что дальше?

–  Убьют нас, всех нас убьют.

–  Заткнись, Рик.

–  Сегодня я спросил Седого.

–  И что он сказал?

–  Что, мол, посмотрим. Им приказали на эту тему нам ничего не говорить.

–  Потому что мы бы перепугались. Говорю вам, давайте отсюда сбежим!

–  Заткнись, Рик.

–  Привезли двух девочек. Сам видел.

–  Где они их держат.

– А что на третьем этаже?

–  Или в закрытом крыле?

–  Зачем им столько детей?

–  Нас как будто бы уже и нет. У вас когда-нибудь были документы? Вас где-нибудь регистрировали, не считая полицейских картотек? У скольких из вас хоть фамилии есть?

–  Что ты хочешь этим сказать, Пуньо?

–  "Механический апельсин" видел? В этой Школе нет никого такого, кого бы по сути своей не направили в исправительное учреждение.

–  А я вам говорю, что это какие-то медицинские эксперименты. Станут из нас пересаживать мозги, сердца, печенки…

–  …каким-нибудь скрюченным, чертовски богатым дедам.

–  Но ведь это не частное предприятие!

–  И на кой черт вся эта наука? Нет, это бессмысленно. Сегодня мне приказали переводить параллельно на три языка. А потом еще дали посмотреть какой-то нудный балет, думал, что я там и чокнусь.

–  Малыша снова тестируют.

–  Что, Малыш, ничего не помнишь?

–  Ты знаешь, как оно бывает. Дают тебе что-то выпить, а потом просыпаешься часа через два и как будто наширялся.

–  Тут миллионы. Десятки миллионов. Оборудование какое, сами видели. Должно же это как-то вернуться.

–  Френк грозился, что забастует.

–  Это как же?

–  А перестанет учиться.

–  Чего он хочет?

–  Я разве знаю?

–  Ну, и что ему ответили?

–  Мне не повторял. У него была беседа с Сисястой.

–  Явно она его напугала.

–  Поначалу говорили, что нас просто отошлют, если не будем учиться. Ну, и действительно, помните тех бунтарей? Не едят, не пьют, ни слова из них не выдавишь; их тоже увозили. А на тебе, Пуньо, чего висит? Два убийства?

–  Ага. Говорю ж тебе, у них тут на каждого крючок имеется. Даже если и убежит - так что сделает? Может это и тюрьма, но вот скажи мне, Джим, или ты, Ксавье: вы когда-нибудь жили с такими удобствами?

–  Нет, Пуньо, ты, блин, больной! Решетки эти видишь? Видишь?

–  Пусти его!

–  Хрен тебе, парень. И не говори, что сам бы не смылся, если бы имел оказию.

–  Ясен перец, смылся бы. Хотя… даже не знаю, может и нет. А что, вам тут так паршиво?

–  Дурак ты, Пуньо, дурной как слепой петух.

–  Бежать…

–  …всегда надо.

Тогда еще никто из вас не знал, что не только комната Ксавье, в которой вы собирались, но и любая другая, коридор и туалеты - все до одного помещения плотно нашпигованы безостановочно записывающей видео- и аудиоаппаратурой, миниатюризированной чуть ли не до абсурда. От этих камер и микрофонов не скроется никакое ваше слово, никакой ваш жест, гримаса на лице, незавершенное движение. В безлюдных подвалах Школы - о чем, случайно подслушав, ты узнаешь намного, намного позднее — ненасытный суперкомпьютер складирует в себе разбитые на цифровую пыль образы с миллионов метров видеопленок.