Собрание избранных рассказов и повестей в одном томе
Шрифт:
Телеграфист примерил сапоги и сказал:
– Жмут. Ну, ладно. Дайте срок – съеду. Только странные ваши шутки…
Забежкин ушел в свою комнату и тихонько сел у окна.
Забежкин на службу не пошел. С куском хлеба он пробрался в сарай и сел перед козой на корячки.
– Готово, Машка. Шабаш. Убрал вчера телеграфиста. Кобенился и сопротивлялся, ну, да ничего – свалил… Сапоги ему, Машка, отдал… Теперь что же, Машка? Теперь Домна Павловна осталась. Тут, главное, на чувства рассчитывать нужно. На эстетику, Машка. Розу сейчас пойду куплю. Вот, скажу, вам роза – нюхайте…
Забежкин прошел в свою комнату и лег на кровать. Розу он купить не успел. Домна Павловна пришла к нему раньше.
Она сказала:
– Ты что ж это сапогами-то даришься? Ты к чему это сапоги телеграфисту отдал?
– Подарил я. Домна Павловна. Хороший он очень человек. Чего ж, думаю, ему не подарить? Подарил, Домна Павловна.
– Это Иван Кириллыч-то хороший человек? – спросила Домна Павловна. – Неделю, подлец, не живет, и до свиданья. С квартиры съезжает… Это он-то хороший человек? Отвечай, если спрашиваю?!
– А я, Домна Павловна, думал…
– Чего ты думал? Чего ты, раззява, думал?
– Я думал, Домна Павловна, – он и вам нравится. Вы завсегда с ним хохочете…
– Это он-то мне нравится? – Домна Павловна всплеснула руками. – Да он цельные дни бильярды гоняет, а после с девчонками… Чего я в нем не видала? Да он и вниманья-то своего на меня не обратит… Ну, и врать же ты… Да он, прохвост ты человек, при наружности своей любую тонконогую возьмет, а не меня. Ну, и дурак же ты…
– Домна Павловна, – сказал Забежкин, – про тонконогую это до чего верно вы сказали – слов нет. Это такой человек, Домна Павловна… Он заврался давеча: люблю, – говорит, – тонконогих, а на полненькую и внимания не обращу. Ведь это он, Домна Павловна, про вас намекал.
– Ну? – спросила Домна Павловна.
– Ей-богу, Домна Павловна… Он тонкую возьмет, ей-богу, правда – уколоться об локоть можно, а он и рад, гадина. А вот я, Домна Павловна, я на крупную фигуру всегда обращу свое вниманье. Я, Домна Павловна, такими, как вы, увлекаюсь.
– Ври еще!
– Нет, Домна Павловна, мне нельзя врать. Вы для меня это очень превосходная дама… И для многих тоже… Ко мне, помните, Домна Павловна, человек заходил – тоже заинтересовался. Это, – спрашивает, – кто же такая гранд-дам интереснейшая?
– Ну? – спросила Домна Павловна. – Так и сказал?
– Так и сказал, дай бог ему здоровья. Это, – говорит, – не актриса ли Люком?
Домна Павловна села рядом с Забежкиным.
– Да это какой же, не помню чего-то? Это не тот ли – рыжеватый будто и угри на носу?
– Тот, Домна Павловна. Тот самый, и угри на носу, дай бог ему здоровья!
– А я думала, он к Ивану Кириллычу прошел… Так ты бы его к столу пригласил. Сказал бы: вот, мол, Домна Павловна кофею просит выкушать… Ну, а что он еще такое говорил? Про глаза ничего не говорил?
– Нет, – сказал Забежкин, задыхаясь, – нет, Домна Павловна, про глаза это я говорил. Я говорил: люблю такие превосходные глаза, млею даже, как посмотрю… Вообще, многоуважаемые глаза…
– Ну, ну, уж и любишь? – удивилась Домна Павловна. – Поел, может, чего лишнего, – вот и любишь.
– Поел! – вскричал Забежкин. – Это я-то поел, Домна Павловна! Нет, Домна Павловна, раньше это точно я превосходно кушал, рвало даже, а нынче я, Домна Павловна, на хлебце больше.
– Глупенький, – сказала Домна Павловна, – ты бы ко мне пришел. Вот, сказал бы…
– А я вас, Домна Павловна, совершенно люблю! – вскричал Забежкин. – Скажите: упади, Забежкин, из окна – упаду, Домна Павловна! Как стелечка на камни лягу и имя еще прославлять буду!
– Ну, ну, – сказала Домна Павловна, конфузясь.
И ушла вдруг из комнаты. И только Забежкин хотел к козе пройти, как Домна Павловна снова вернулась.
– Побожись, – сказала она строго, – побожись, что верно сказал про чувства…
– Вот вам крест и икона святая…
– Ну, ладно. Не божись зря. Кольца купить нужно… Чтоб венчанье и певчие.
– И певчие! – закричал Забежкин. – И певчие, Домна Павловна. И все так великолепно, все так благородно… Дозвольте же в ручку поцеловать, Домна Павловна! Вот-с… А я-то, Домна Павловна, думал – чего это мне не по себе все? На службе невтерпеж даже, домой рвусь… А это чувство…
Домна Павловна стояла торжественно посреди комнаты.
Вокруг нее ходил Забежкин и говорил:
– Да-с, Домна Павловна, чувство… Давеча я, Домна Павловна, опоздал на службу – размечтался на разные разности, а когда пришел, Иван Нажмудинович ужасно так строго на меня посмотрел. Я сел и работать не могу. Сижу и на книжке «де» и «пе» рисую. А Иван Нажмудинович галочки сосчитал (у нас, Домна Павловна, всегда, кто опоздал, галочку насупротив фамилии пишут), так Иван Нажмудинович и говорит: «Шесть галочек насупротив фамилии Забежкин… Это не поперли бы его по сокращению штатов»…
– А пущай! – сказала Домна Павловна. – И так хватит.
Венчанье Домна Павловна назначила через неделю.
В тот день, когда телеграфист собрал в узлы свои вещи и сказал: «Не поминайте лихом, Домна Павловна, завтра я съеду», – в тот день все погибло.
Ночью Забежкин сидел на кровати перед Домной Павловной и говорил:
– Мне, Домна Павловна, счастье с трудом дается. Иные очень просто и в Америку ездят, и комнаты внаймы берут, а я, Домна Павловна… Да вот, не пойди я тогда за прохожим, ничего бы и не было. И вас бы, Домна Павловна, не видеть мне, как ушей своих… А тут прохожий. Объявление. Девицам не тревожиться. Хе-хе, плюха-то какая девицам, Домна Павловна!
– Ну, спи, спи! – строго сказала Домна Павловна. – Поговорил и спи.
– Нет, – сказал Забежкин, поднимаясь, – не могу я спать, у меня, Домна Павловна, грудь рвет. Порыв… Вот я, Домна Павловна, мысль думаю… Вот коза, скажем, Домна Павловна, такого счастья не может чувствовать…
– А?
– Коза, я говорю, Домна Павловна, не может ощущать такого счастья. Что ж коза? Коза – дура. Коза и есть коза. Ей бы, дуре, только траву жрать. У ней и запросов никаких нету. Ну, пусти ее на Невский – срамота выйдет, недоразумение… А человек, Домна Павловна, все-таки запросы имеет. Вот, скажем, меня взять. Давеча иду по Невскому – тыква в окне. Зайду, – думаю, – узнаю, какая цена той тыкве. И зашел. И все-таки человеком себя чувствуешь. А что ж коза, Домна Павловна? Вот хоть бы и Машку нашу взять – дура, дура и есть. Человек и ударить козу может, и бить даже может, и перед законом ответственности не несет – чист, как стеклышко.