Собрание пьес. Книга 2

Сологуб Фёдор Кузьмич

Де Боссе. Весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.

Наполеон. Мне жаль, что я заставил вас так далеко проехаться.

Де Боссе. Я ожидал найти вас, государь, по крайней мере у ворот Москвы.

Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Рапп плывущим шагом подходит с табакеркой и подставляет ее Наполеону.

Наполеон (берет, приставляя раскрытую табакерку к носу). Да, хорошо случилось для вас. Вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.

Де Боссе кланяется с благодарностью за эту внимательность.

Наполеон (заметив,

что все придворные смотрят на что-то, накрытое покрывалом). А… это что?

Де Боссе (с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало, проговорив). Подарок вашему величеству от императрицы.

Это яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, короля Римского. Весьма красивый, курчавый мальчик изображен играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.

Наполеон (грациозным жестом указывая на портрет). Король Римский… Прелестно… (Со свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул. Стул подскочил под него, и он сел против портрета. Один жест его, и все на цыпочках вышли, предоставляя его самому себе и его чувству. Просидев некоторое время и дотронувшись до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал де Боссе и Раппа.) Вынести этот портрет перед палаткой. Я не хочу лишить мою старую гвардию счастья видеть Римского короля, сына и наследника государя, которого они так обожают.

Портрет вынесли. Вскоре перед палаткой послышались восторженные крики сбежавшихся офицеров и солдат старой гвардии.

Голоса. Да здравствует император… Да здравствует Римский король… Да здравствует император…

Наполеон (в присутствии де Боссе продиктовал свой приказ по армии). Воины… Вот сражение, которого вы столько ждали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас: она доставит нам все нужное, удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспоминает о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою… Под Москвою… Коротко и энергично… (Крики гвардейцев перед портретом его сына усиливаются. Он нахмурился. Вышел к входу палатки и грациозно-величественным жестом указал на портрет.) Снимите его. Ему еще рано видеть поле сражения.

Де-Боссе закрыл глаза и склонил голову, глубоко вздохнув, этим жестом показывая, как он умеет ценить и понимать слова императора.

Наполеон (возвращаясь в палатку). Ну, Рапп, как вы думаете, хороши ли будут наши дела в этом сражении?

Рапп. Без сомнения, ваше величество.

Наполеон посмотрел на него.

Помните, ваше величество, что вы изволили сказать мне в Смоленске: вино откупорено, надо его пить.

Наполеон (нахмурился). Эта бедная армия… Она очень уменьшилась по пути от Смоленска. Судьба просто распутница. Рапп, я всегда это говорил и теперь начинаю это испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?

Рапп. Да, ваше величество.

Наполеон (взял пастилку, положил ее в рот, строго). Розданы сухари и рис гвардейским полкам?

Рапп. Да, ваше величество.

Наполеон. А рис?

Рапп. Я передал приказания вашего величества о рисе.

Наполеон (недоверчиво покачал головой. Слуга входит с пуншем). Подайте пунш этим господам… (Принюхиваясь к стакану.) У меня нет ни вкуса,

ни обоняния. Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка. Корвизар дал мне эти пастилки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Наше тело — это машина для жизни. Оно для того устроено. В этом состоит его природа. Оставьте в нем жизнь в покое, пусть сама защищается, она сделает больше, чем когда вы будете пичкать тело лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время. Часовщик не может открыть их, он может управлять ими только ощупью и с завязанными глазами. Да, наше тело — машина жизни, и только. Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. И только. Будем иметь дело с Кутузовым… Посмотрим, Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления? Посмотрим…

Занавес.

Картина восьмая

Совет в Филях. В просторной избе в два часа собрался совет. Генералы один за другим входят в избу и рассаживаются в красном углу на широких лавках под образами. Кутузов сидит от них особо, в темном углу за печкой, глубоко опустившись в складное кресло. Он беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входящие один за другим подходят к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой. Вокруг елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и приставили у стола. На лавку эту сели пришедшие Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами на первом плане сидел с Георгием на шее, с бледным, болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с головой, Барклай-де-Толли. Второй день уже он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидит Уваров и негромким голосом, как и все говорили, что-то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидит, облокотивши на руку свою широкую, со смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман-Толстой и кажется погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения и привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светится нежной и хитрой улыбкой.

Раевский. Что же мы не начинаем?

Остерман. Надо подождать Бенигсена…

Раевский. А где он?

Остерман. Опять осматривает позицию. Ведь он ее выбрал.

Коновницын. Ну, это только предлог. Доканчивает свой вкусный обед.

Бенигсен входит в избу. Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но на столько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.

Бенигсен. Ваша светлость, позвольте поставить на обсуждение совета вопрос: оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?

Долгое общее молчание. Все лица нахмурились. Слышны сердитое кряхтение и покашливание Кутузова. Все глаза смотрят на него.

Кутузов (лицо его сморщилось, точно он собирается заплакать. Но это продолжается недолго. Вдруг он заговорил сердитым голосом, повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов). Священную древнюю столицу России… Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, — это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасение России и армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сражение, или отдать Москву без сражения?». Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение.