Собрание произведений в одном томе

Жванецкий Михаил Михайлович

Он. Так я уже не…

Она. Нет-нет. Это все осталось. Год рождения – 1926.

Он. Мне же сорок два…

Она. Это по-старому. Вам теперь пятьдесят шесть, еврей!

Он. Опять?!

Она. Да. Родители – кулаки-землевладельцы.

Он. Откуда? Что? Какие землевладельцы? Мы из служащих…

Она. Нет, нет. Это изменено. Вам должны были послать открытку, но я вам могу зачитать, если хотите.

Он. Да. Да. Обязательно.

Она. Крысюк Семен Эммануилович, пятьдесят шесть лет, из раскулаченных, продавец.

Он. Кто?

Она. Продавец овощного отдела.

Он. Позвольте. Я врач. С высшим. Первый медицинский в пятьдесят втором году.

Она. Нет, нет. Это отменено. Вы продавец.

Он. Где, в каком магазине?

Она.

Вы сейчас без работы. Вы под следствием и дали подписку.

Он. За что?

Она. Недовес, обвес. Этого в карточке нет, то ли вы скрывали. Я не поняла. Вам пришлют. Там что-то мелкое. Ну, у вас родственники там…

Он. Нет у меня там.

Она. Теперь есть.

Он. Где?

Она. В Турции.

Он. Турки?

Она. Нет… Сейчас палестинцы. Тут написано, что вы подавали какие-то документы. Что-то просили.

Он. Что просил?

Она. Тут неясно. Вам отказано. И от соседей заявление. Просят вас изолировать.

Он. Мы же незнакомы. Я их никогда не видел.

Она. Просьба рассматривается. Скажите спасибо, что у меня время есть. Я не обязана отвечать, я завтра ухожу в декрет, так уж сегодня настроение хорошее!

Он. Спасибо вам, пятнадцатая, пусть ваш ребенок будет здоров.

Она. Так что вы сейчас из дому не выходите. Соседи могут избить вас.

Он. Ладно. Спасибо. А тут письма, повестки на имя Крысюка, что делать?

Она. Ну как? Отвечайте. Это вам все!

Он. Простите, у меня дети есть?

Она. Сейчас… Маша, посмотри у Крысюка дети… (Щелкнула.) Минуточку! (Щелкнула.) Двое. Сын восемнадцать и дочь двадцать семь.

Он. Где они?

Она. Он спрашивает, где они. (Щелчок.) Уехали в прошлом году.

Он. Они мне пишут?

Она. Минуточку. (Щелчок.) Им от вашего имени сообщили, что вы скончались.

Он. А всем, кто меня вспомнит под старой фамилией?..

Она. Лучше не стоит общаться. У вас и так хватает… Вам еще – курс лечения…

Он. От чего?

Она. Здесь сказано – туберкулез.

Он. Но я здоров.

Она. Сказано – кашель.

Он. Возможно.

Она. Вам тут что-то положено.

Он. Что?!

Она. Штраф какой-то.

Он. Спасибо.

Она. Да! Вы должны явиться.

Он. Ну и черт с ним.

Она. Нет. За деньгами. Перевод был. Но вас не нашли.

Он. Как – не нашли? Вот же находят все время.

Она. Вас не нашли и отправили обратно.

Он. Откуда перевод?

Она. Не сказано.

Он. Скажите, девушка, а внешность мне не изменили?

Она. Вот вы даете. А как же можно внешность изменить? На глупости у меня нет времени. (Щелчок.)

Он. Так что же мне делать?

Голос из трубки. Ждите, ждите, ждите…

Общий порядок

Обыкновенное времяпрепровождение нашего человека – смотреть, как бы чего не свистнули, другого – наоборот, и оба заняты. Половина пассажиров следит за тем, чтобы другая половина брала билеты в трамвае, и первая половина уже не берет: она на службе. Таким образом, едет по билетам только половина народа.

Так же как половина населения следит за тем, чтобы вторая половина брала в порядке очереди, и сама, естественно, или, как говорят, разумеется, берет вне очереди, из которой тоже образуется очередь, параллельная первой. И те, кто стоял в живой очереди, зорко наблюдают за порядком получения в очереди, которая вне очереди, чем и достигается вот эта прославленная всеобщая тишина.

Сергею Юрскому

Товарищи! Вот было время, кто нас помнит! Как было интересно разоблачать, искоренять, высмеивать эти недостатки! А возмущались, а жаждали – не славы, при чем тут слава? – а искоренения, не устранения, а искоренения, именно – нения! Если не всех, то хотя бы одного! Но с условием: при жизни! Золотое время –

молодость! Как чего-то одного хотелось! Не всего слабо, как сейчас, а одного и сильно, как тогда. Это же еще только начинались беспорядки на железной дороге, а мы уже – и куплеты, и танцы! Это еще колбаса приличная была, мясо в сосисках, бычки до потолка, сгущенка стенами стояла. А мы уже кипели. Нам кричали: «А что вы предлагаете? Критиковать все могут». «Вот вы и критикуйте!» – кричали мы. «Ну и что же?» – кричали они. «Что же? – кричали мы. – Искусство разве не меняет жизнь?» «Никак!» – кричали они. «Врете! – кричали мы. – Вот оно как повсюду!» «Как?» – кричали они. «А так», – отрезали мы. Ох, время золотое! Слава богу, все прошло. Перевалили. Затихли. Сейчас иногда вскрикнет кто-то, но остальные придержат. Глянь в зеркало – пожилой мужчина… Но как приятно на свои фотографии смотреть… Ох, если б вернуть то время! Может, так же и прожил бы сначала, если б не знать, конечно, чем оно все кончится. Снова не знать и снова бороться. Эх! О сегодняшнем дне говорить не буду, так как не понимаю, о чем идет речь. Настолько меркнет то, что есть, перед тем, чего нет… И как-то тишина так, покой, безветрие. Только молодежь спрашивает: «Как это вам удалось? Какими вы были?» Что нам удалось, не знаю, а вот какими мы были, не знаю тоже. Я так думаю, что смотреть на нас в любом состоянии – большое удовольствие. И сейчас кипим. Раньше по поводу непорядков, сейчас – по поводу неудобств. Но кипим. Нас так и найдут – по испарениям.

Дорогой Сергей Юрьевич! Позвольте коротко о себе. Самое удивительное, что я старше вас, но не умнее. Наши пути вначале пересеклись, потом стали параллельными, что для Одесского порта – большая честь.

Дорогой Сергей Юрьевич! Мы уже как-то однажды случайно отметили ваше сорокалетие, и вот пожалуйста, дотянули и тянем дальше, вопреки всем ожиданиям. Мы перевалили через перевал. Уже пошумели, погалдели и ждем наград, придумав себе причину. Но правительство молчит, и мы громко хвалим друг друга, с надеждой поглядывая вверх. Думаю, что своими выступлениями вы в полном одиночестве принесли прибыли во много раз больше, чем несколько средних колхозов в средней полосе России, и, что главное, в отличие от них, хотя бы один человек вышел от вас чуть более образованным.

По-разному и одинаково сложилась судьба каждого въезжавшего в Москву. Все мы привезли в столицу что-то свое, довольно скоро распродали, кое-что поменяли на шмотки и сидим на них, тепло глядя по сторонам, ожидая, что из шмоток вылупятся мысли. И только вы время от времени пролетаете по этому базару, сверкая неустроенностью и похлопывая молодежь. Потом снова скрываетесь в Театре имени Моссовета, где скрываются многие. Видимо, уже пришло время прийти и посмотреть, что вы там делаете.

Как мы все догадываемся, наиболее значительный след в искусстве оставили люди 34-го, 35-го и, с большой надеждой скажем, 31-го года рождения, особенно марта месяца. Поэтому сообщаю вам, дорогой Сергей Юрьевич, что пятьдесят лет – это молодость. Единственное отличие от сорокалетия в том, что в такой день на почетных местах у артиста сидят урологи, пульмонологи, кардиологи, очковые и зубные протезисты. По ним легко определить диагноз и творческие успехи юбиляра. Отныне это наша компания конца дней, и наша задача – веселить и развлекать их с такой силой, с какой они нас лечат. Самое приятное, дорогой Сергей Юрьевич, что мы работали-работали, копили-копили, а терять нам нечего. Значит – смелей вперед, открывая новые формы, наполняя их старым содержанием. В общем, продвигаясь в остроумной компании врачей к яркому свету в конце тоннеля, уже ясно осознаешь, что все нормально, все в порядке, может быть, даже хорошо. Просто мы не умеем определить. А чтобы хорошо и весело, надо остановиться на том, что сделано, разбивая его на мелкие кусочки и не доходя до слова «однако». Сделано много, не сделано еще больше. Значит, есть для чего ходить и стараться, есть для чего не выключаться и не отдыхать, даже валяясь на пляже.