Собрание произведений в одном томе
Шрифт:
Пятое. Не знаю, что посоветовать насчет телевидения. Его, конечно, надо иметь. Ну, бывает же у нас справочник, в который надо заглядывать. Если при включении в вас снизу вверх ничего не пошло, если вы не скорчились на кровати, смотрите дальше. Все, что там показывают, полезно, и хорошее, и скучное – полезно, как полезна зубная боль. Она вам показывает – вот здесь, вот здесь. Если бы вы посмотрели, какая масса людей делает эти передачи, какая масса их просматривает, вы бы еще больше оценили пользу от ТВ. Оно четко и железно показывает, насколько один человек талантливее коллектива… Особенно мужчины-дикторы. О чем они думают? Ладно, быт заедает каждого.
Шестое. Выражение «У каждого свои неприятности» сейчас теряет силу. Ибо они какие-то общие. Как сердечно-сосудистые заболевания. Разница в причинах, положивших вас в отделение, незначительная – НТР, ИТР, ДНК, СНС. Короче, общение. Стараться не общаться. Поменьше выходить на улицу, невзирая на риск удлинения контактов с телевидением. Накаленность возникает не от людей, но прорывается на людей. Затрагиваются вопросы интеллигентности, внешности. Прекрасно понимая, что не эти причины горячат, дискутирующие накаляются все больше, уже в лицо одному человеку в очках и шляпе выплескивается все, о чем мечталось жаркими ночами. Сознание его невиновности только подхлестывает. В таких случаях необязательно сидеть дома. Практикуется выезд в степь, выезд на плотах, подъем к чертовой матери в места зарождения ледников. Оббеги родных кварталов. Хотя от себя не убежишь, но от коллектива можно. Плохо, что шесть-восемь одиночек на плоту снова приобретают все качества коллектива, то есть невозможность индивидуальных действий, коллективные решения и так далее. Тем не менее родная природа – подчеркиваю, родная – одно из трех физических удовольствий. Остальные два совсем гусарские. Находятся желающие объединить все три. Я бы посоветовал пользоваться каждым в отдельности. Лучше смакуется и втрое дольше тянется.
Седьмое. Что такое жить напряженной духовной жизнью? Трудно сказать. То ли изучать труды древних греков, расшифровывать надписи на скалах или в лаборатории – над новой тканью или порохом. А если даже нейтроны, протоны? Это называется духовной жизнью? Может быть, шахматы. Или уединение, самосовершенствование. Жажду встретить человека со следами напряженной духовной жизни на лице. О местонахождении прошу сообщить.
Восьмое. Укреплять ли здоровье, чтобы дольше жить? Вопрос интересный. Бегать от одного, другого, третьего – так сказать, от всего… Очень долго жить тоже не всегда приятно. Есть как-то установленный государством предел, средний опубликованный. Стоит подумать об обремененных родственниках, ЖЭК ждет. Интерес к долгожителям гораздо выше заботы о них. Всем любопытно, когда они родились, и никого не интересует, где и почему они, невзирая на всеобщее внимание… Лучше повести дело так, чтобы вместе со всеми. Из-за чего-нибудь по службе или еще красивее – от взрыва на нефтеперегонном заводе.
Девятое. Можно уйти из жизни раньше и безболезненней. На фоне общей борьбы за качество приятна одинокая фигура, освещенная свечой, рассматривающая свое богатство – эмалированные значки. Все это видится на чердаке или в подвале, так как сияющие глаза требуют уединения. Это не алкоголизм, не случайные связи. Аккуратно, морально, похоже на работу в саду. Сборы марок, пластинок, книг, картин, коньяков требуют денег и вскоре смахивают на спекуляцию, ибо законы частного рынка жутко вторгаются в государственную сферу, когда вариант – цена рубль, но товара нет, уступает варианту – цена десять, но товар есть. Не знаю, как для экономики в целом, для частного лица наличие товара главнее наличия денег, ибо деньги нельзя есть и надевать на ноги. Но это частное наблюдение. Покупать картины у художников бессмысленно: неизвестно, что будет с вами, что будет с художником, что будет с квартирой. И вообще, картины плохо выглядят в малогабаритных квартирах, отсюда полное исчезновение меценатов, оттуда полное одичание художников, имеющих вид святых. В театр можно не ходить. Считается, что искусство ставит вопросы, а не отвечает на них. Современный театр ставит вопрос, так погружая его в глубь старой пьесы, что ухватить за кончик может только специально подготовленный, тренированный человек, свободно читающий и говорящий между строк. Это, как правило, артист того же театра – самый благодарный зритель.
И в-десятых. Все хорошо! Еда есть. Одежда. Тепло зимой и жарко летом. Черное море и небо. Песни, женщины, которые прекрасно живут, и озабочены, и устраивают детей, и борются с мужьями. Есть кино, есть работа, есть люди, которые живут теми же заботами и гомонят, как чайки, вокруг нас, так какого же вам черта читать все это, когда бьют часы и пора куда-то?!
Прочерк
Звонят из городской творческой организации, просят написать приветствие к шестидесятилетию секретаря.
– Найдите какие-нибудь очень теплые слова. Вспомните что-нибудь очень хорошее.
– Я не могу. Я недавно. Подскажите.
– Мы, к сожалению, тоже не можем.
– Он трудолюбив?
– В том-то и дело.
– Ленив?
– Очень трудолюбив. Если что хорошее прорывается – только в его отсутствие. А это все реже. Он сидит днем и ночью.
– Может быть, хорошо выглядит?
– Да нет. Желтый, бледный. Ночами сидит.
– Может, написать, чтобы красиво отдохнул, дал другим поработать?
– Нельзя. Он поймет.
– Ну что писать? Может, самостоятельно решает?
– Да нет. Бегает, согласовывает каждый шаг.
– А если об этом так приятно упомянуть – мол, не один?..
– Он догадается.
– А если написать, допустим, что оратор блестящий?
– Он поймет, что не о нем.
– А если сказать о счастье в семье?
– Поймет.
– Жену похвалить?
– Обидится.
– О детях?
– Нельзя упоминать.
– А может, почерк хорош, фигура, любим в коллективе?
– Поймет.
– Сказать, что очень рады присутствовать, что все были счастливы служить под его?..
– Поймет.
– Давайте скажем, что не дурак.
– Это к шестидесятилетию?
– Он добрый?
– Нет.
– Злой?
– Нет.
– А какой?
– Никакой.
– М-да… Может, поступки какие-нибудь совершал?
– Что-то не припомним. Его же потому и держат.
– Какой-нибудь свой взгляд высказал? Точку зрения? Мнение?
– Ничего не вспоминается. Вы пока напишите что-нибудь теплое. Абстрактно. Мол, шестьдесят лет – в такой прекрасный день, в таком прекрасном месте. А там, где о нем, ставьте прочерк. Фамилию и две-три черты. Мы вставим сами. Мы тут узнаем. Может, в молодости что-нибудь индивидуальное…
И оставьте второй экземпляр на семидесятилетие на этом же посту.
Сутки, сутки, сутки
Суточный репортаж
Сутки мои таковы.
Усыпание с засыпанием. Короче, выпадение из дня и переход в настоящую жизнь во сне, где я сильный и нормальный и много пытаюсь сделать, хотя мне что-то мешает.
Этот переход происходит в три часа ночи.
Выход из этого прекрасного состояния – в десять.
И с десяти до половины одиннадцатого – о женщинах. Воспоминания, представления и, боже мой…
С десяти тридцати начинаю видеть окружающее.
Преодолев первый приступ тошноты, умываюсь, бреюсь, чищу оболочку этого.
Еще один приступ тошноты.
Еда. Ну, это…
Уже хочется выпить!
Особенно отвратителен стол с этой ручкой и этой бумагой.
Особенно отвратительно то, что я должен на эту бумагу.
Шатаюсь вокруг, используя мелкие уловки, чтобы не сесть.
Даже газеты.
Даже читаю каждую, хотя для этого хватило бы…
С решимостью больного сажусь.