Собрание сочинений, том 19
Шрифт:
В «Neue Rheinische Zeitung» от 14 апреля Вольф переходит к праву на охоту, которое в 1848 г. было отменено безвозмездно; господа юнкеры громко требовали тогда его восстановления или же выкупа путем «возмещения убытков».
«Святость дичи привела к тому, что проще было подстрелить каналью-крестьянина, чем зайца, куропатку или тому подобное неприкосновенное существо. При охоте с загонщиками, которых набирали из возлюбленных деревенских подданных, не очень-то стеснялись; если кто-нибудь из загонщиков бывал ранен или убит наповал, то в лучшем случае производилось расследование, и делу конец. Кроме того, нам известно много случаев из этого блестящего феодального периода, когда благородный рыцарь загонял заряд дроби тому или иному загонщику в ногу или в зад, чтобы доставить себе истинно рыцарское удовольствие. И господа рыцари, помимо настоящей охоты, страстно увлекались такими забавами. По этому поводу нам всегда вспоминается тот господин барон, который, увидав женщину, собиравшую, невзирая на его запрещение, колосья на сжатой уже господской пашне, пустил ей в ляжку порцию дроби, а затем за обедом в избранном разбойничье-рыцарском
Скрежеща зубами от бешенства, должен был крестьянин наблюдать за тем, как господа рыцари со своими охотниками или без них, или же одни только охотники, топтали и опустошали его потом и кровью политое поле, как они не щадили никаких всходов, высоких или низких, густых или редких. Они скакали по полю вдоль и поперек со своими охотниками и собаками. Если крестьянин осмеливался возражать, то ему отвечали в лучшем случае презрительным смехом; каков был худший случай, — крестьянин частенько испытывал на своем избитом теле. Капусту с крестьянского огорода поедал благословенный богом, неприкосновенный заяц, а деревья крестьянин сажал для того, чтобы заяц мог утолить свой голод зимой... Но весь этот вред — сущие пустяки по сравнению с тем, что причиняла ему красная и черная дичь, которая... взращивалась в большей части Силезии. Дикие кабаны, олени и лоси раскапывали, пожирали, растаптывали часто за одну ночь то, что крестьянам, «мелкому люду», должно было служить целый год для пропитания и для уплаты налогов и сборов. Правда, потерпевшему разрешалось подавать просьбу о возмещении убытков. Это пытались делать как отдельные люди, так и целые общины. Результат таких процессов представит себе всякий, кто приобрел на своем опыте хоть самое отдаленное представление о старопрусском чиновничестве, о судьях и о ведении процессов... После бесконечных писаний и вызовов в суд крестьянину удавалось, если судьба была благосклонна, получить через несколько лет приговор против дворянина, но хорошенько рассмотрев его и все подсчитав, он оказывался еще более обманутым... А число деревень, на пашне которых в течение 30 лет с каждым годом все злее и злее опустошительно хозяйничали дикие кабаны, олени и лоси, превышает 1000. Мы знаем много отнюдь не больших деревень, которым одна лишь эта неприкосновенная крупная дичь из года в год приносила 200—300 талеров убытка».
И если теперь дворянство требует возмещения за отмену этого права охоты, то Вольф противопоставляет этому требованию другое:
«Полное возмещение за весь ущерб, причиненный дичью, за все опустошения, которые 30 лет причиняли нашим полям благословенные богом лоси, олени, дикие кабаны, а также и сами господа рыцари; это означает в круглых цифрах:
Возмещение по крайней мере в сумме 20 миллионов талеров!»
Завершением всего («Neue Rheinische Zeitung» от 25 апреля 1849 г.) является статья о польской части этой провинции, о Верхней Силезии, которая осенью 1847 г. была поражена таким же ужасным голодом, как тот, который в то время обезлюдил Ирландию. В Верхней Силезии так же, как в Ирландии, разразилась эпидемия голодного тифа, распространившаяся подобно чуме. В следующую зиму она здесь вспыхнула снова, хотя не было ни неурожая, ни наводнения, ни тому подобных бедствий. Чем это объясняется? Вольф отвечает:
«Большая часть земли находится в руках крупных землевладельцев, фиска (государства) и мертвой руки [т. е. духовенства. Ред.]. Только 2/5 всех земель находится в руках крестьян, и эта земля невероятнейшим и бессовестнейшим образом переобременена барщиной и сборами в пользу помещика, а также налогами в пользу государства, церкви, школы, округа и общины, между тем как господа помещики по сравнению с крестьянами в лучшем случае уплачивают государству сущие пустяки... Когда наступает день уплаты ренты, чинш взыскивается с крестьянина при помощи кнута, если крестьянин не желает уплатить его добровольно. Недостаток капитала и кредита и изобилие сборов и повинностей в пользу разбойников-рыцарей, государства и церкви вынудили крестьянина попасть в лапы ростовщика и, беспомощно барахтаясь, гибнуть в его путах.
В течение долгих лет унижения и порабощения, в которых держало верхнесилезских крестьян христианско-германское правительство и его разбойничье рыцарство, единственное утешение и поддержку, а отчасти и пищу, крестьянин находил в водке. Надо воздать должное господам помещикам: этот предмет они в изобилии доставляли крестьянину со своих винокуренных заводов по все более дешевым ценам... Рядом с мазанками польских крестьян, где постоянным гостем стал голодный тиф и где люди потеряли человеческий облик, еще более романтично выглядят великолепные дворцы, замки и прочие владения верхнесилезских магнатов... На одной стороне — невероятно быстрое накопление богатств, колоссальные годовые доходы «господ». На другой стороне — возрастающее массовое обнищание.
Заработная плата сельского рабочего крайне низка: 5—6 зильбергрошей для мужчины, 2,5 — 3 зильбергроша для женщины
Не лучше, чем с поденщиками, обстоит дело с хозяевами, т. е. с теми, кто имел дом и к тому же больший или меньший клочок земли. Их основная пища — тоже картофель и водка. То, что они производят, им приходится продавать, чтобы уплатить подати помещику, государству и т. д. ... К тому же приходится выполнять дворовые повинности» (для господина помещика), «переносить там варварские избиения плетью со стороны барина или его служащих; работая, голодая, терпя побои, видеть и выносить роскошь и высокомерие разбойников-рыцарей и окрики чиновничьей касты, — таков был и есть удел большей части польского населения...
Какое обращение выпадает на долю дворовой челяди, батраков и служанок барина, видно уже из того, что приходится претерпевать обязанным отработками деревенским подданным и так называемым наемным рабочим. Плеть и здесь является альфой и омегой рыцарского евангелия...
Разбойничье рыцарство распоряжается, как ему вздумается. Из их среды назначаются ландраты; они исполняют обязанности поместной и участковой полиции, и вся бюрократия работает в их интересах. К тому же польский крестьянин имеет дело не с немецким — это было бы, пожалуй, слишком гуманно, — а со старопрусским чиновничеством, с его прусским языком и его местным правом. Крестьянское население Верхней Силезии, терпящее со всех сторон эксплуатацию, издевательства, насмешки, побои, заковывание в кандалы, — должно было, наконец, дойти до той точки, до которой оно и дошло. Голодная смерть и чума неизбежно должны были явиться последним плодом, выросшим на этой истинно христианско-германской почве. Кто способен еще воровать, тот ворует. Это единственная форма, в которой обирландившаяся Верхняя Силезия фактически выражает свой протест против христианско-германского разбойничьего рыцарства. Следующая ступень — нищенство; толпами бредут изможденные фигуры с места на место. На третьем месте мы видим тех, которые не имеют сил и уменья ни для того, чтобы воровать, ни для того, чтобы просить милостыню. Их ложе из истлевшей соломы особенно охотно посещает ангел смерти от эпидемий. Таковы плоды деятельности столетнего богом благословенного монархического правления вкупе с разбойниками-рыцарями и с бюрократией».
Как и прежде, Вольф требует от рыцарства возмещения крестьянам, требует, чтобы все барщины и денежные чинши были отменены безвозмездно и, наконец, чтобы большие имения верхнесилезских магнатов были раздроблены. Этому конечно не бывать, пока будет существовать правительство Бранденбурга—Мантёйфеля, и потому «жители Верхней Силезии будут, как и прежде, массами вымирать от голода и голодного тифа», что буквально и подтвердилось, пока огромный подъем верхнесилезской промышленности в пятидесятых и шестидесятых годах не произвел переворота во всех условиях жизни области, все более и более ставя на место грубо феодальной эксплуатации — цивилизованную, но еще более основательную, современную буржуазную эксплуатацию.
Мы намеренно приводили большие выдержки из «Силезского миллиарда» не только потому, что в нем яснее всего проявляется характер Вольфа, но и потому, что здесь дано верное изображение положения в деревне до 1848 г. во всей Пруссии, за исключением Рейнской провинции, — в Мекленбурге, Ганновере и некоторых других мелких государствах, а также во всей Австрии. Там, где имел место выкуп, крестьянин оказывался обделенным; но для половины и даже двух третей крестьянского населения, смотря по месту, феодальные повинности и поборы в пользу помещика продолжали еще существовать, и было мало надежды на ускорение темпа выкупа, пока гроза 1848 года и промышленное развитие в последовавший за этим период не уничтожили более или менее основательно и эти остатки средневековья. Мы говорим «более или менее» по той причине, что в Мекленбурге феодализм еще существует в неослабленной силе, да и в других отсталых частях Северной Германии можно то тут, то там найти местности, где выкуп еще не произведен. В 1849 г. в Пруссии были безвозмездно отменены деньги на охрану и другие менее значительные феодальные поборы; другие повинности отменялись быстрее, чем прежде, так как дворянство после уроков 1848 года и при возрастающей трудности добиться от строптивых крестьян работы, которая приносила бы прибыль, теперь само настаивало на выкупе. Наконец, с введением закона об округах, пало и сеньоральное правосудие помещиков и тем самым, по крайней мере по форме, в Пруссии был упразднен феодализм.