Собрание сочинений Том 1
Шрифт:
Я видел Домну Платоновну первый раз у своей полковницы. Дело было вечером; я сидел и пил чай, а полковница декламировала мне:
Bo na tym swiecie smier'e wszystko zmiecie. Robak sie legnie i w bujnym kwiecie. [20]Домна
20
(Перевод автора.)
— Ну вот, мир вам, и я к вам!
В этот раз на Домне Платоновне был шелковый коричневый капот, воротничок с язычками, голубая французская шаль и серизовая гроденаплевая повязочка, словом весь ее мундир, в котором читатели и имеют представлять ее теперь своему художественному воображению.
Полковница моя очень ей обрадовалась и в то же время при появлении ее будто немножко покраснела, но приветствовала Домну Платоновну дружески, хотя и с немалым тактом.
— Что это вас давно не видно было, Домна Платоновна? — спрашивала ее полковница.
— Всё, матушка, дела, — отвечала, усаживаясь и осматривая меня, Домна Платоновна.
— Какие у вас дела!
— Да ведь вот тебе, да другой такой-то, да третьей, всем вам кортит * , всем и угодить надо; вот тебе и дела.
— Ну, а то дело, о котором ты меня просила-то, помнишь… — начала Домна Платоновна, хлебнув чайку. — Была я намедни… и говорила…
Я встал проститься и ушел.
Только всего и встречи моей было с Домной Платоновной. Кажется, знакомству бы с этого завязаться весьма трудно, а оно, однако, завязалось.
Сижу я раз после этого случая дома, а кто-то стук-стук-стук в двери.
— Войдите, — отвечаю, не оборачиваясь.
Слышу, что-то широкое вползло и ворочается. Оглянулся — Домна Платоновна.
— Где ж, — говорит, — милостивый государь, у тебя здесь образ висит?
— Вон, — говорю, — в угле, над шторой.
— Польский образ или наш, христианский? — опять спрашивает, приподнимая потихоньку руку.
— Образ, — отвечаю, — кажется, русский.
Домна Платоновна покрыла глаза горсточкой, долго всматривалась в образ и наконец махнула рукою — дескать: «все равно!» — и помолилась.
— А узелочек мой, — говорит, — где можно положить? — и оглядывается.
— Положите, — говорю, — где вам понравится.
— Вот тут-то, — отвечает, — на диване его пока положу.
Положила саквояж на диван и сама села.
«Милый гость, —
— Этакие нынче образки маленькие, — начала Домна Платоновна, — в моду пошли, что ничего и не рассмотришь. Во всех это у аристократов всё маленькие образки. Как это нехорошо.
— Чем же это вам так не нравится?
— Да как же: ведь это, значит, они бога прячут, чтоб совсем и не найти его.
Я промолчал.
— Да право, — продолжала Домна Платоновна, — образ должен быть в свою меру.
— Какая же, — говорю, — мера, Домна Платоновна, на образ установлена? — и сам, знаете, вдруг стал чувствовать себя с ней как со старой знакомой.
— А как же! — возговорила Домна Платоновна, — посмотри-ка ты, милый друг, у купцов: у них всегда образ в своем виде, ланпад и сияние… все это как должно. А это значит, господа сами от бога бежат, и бог от них далече. Вот нынче на святой была я у одной генеральши… и при мне камердинер ее входит и докладывает, что священники, говорит, пришли.
«Отказать», — говорит.
«Зачем, — говорю ей, — не отказывайте — грех».
«Не люблю, — говорит, — я попов».
Ну что ж, ее, разумеется, воля; пожалуй себе отказывай, только ведь ты не любишь посланного; а тебя и пославший любить не будет.
— Вон, — говорю, — какая вы, Домна Платоновна, рассудительная!
— А нельзя, — отвечает, — мой друг, нынче без рассуждения. Что ты сколько за эту комнату платишь?
— Двадцать пять рублей.
— Дорого.
— Да и мне кажется дорого.
— Да что ж, — говорит, — не переедешь?
— Так, — говорю, — возиться не хочется.
— Хозяйка хороша.
— Нет, полноте, — говорю, — что вы там с хозяйкой.
— Ц-ты! Говори-ка, брат, кому-нибудь другому, да не мне; я знаю, какие все вы, шельмы.
«Ничего, — думаю, — отлично ты, гостья дорогая, выражаешься».
— Они, впрочем, полячки-то эти ловкие тоже, — продолжала, зевнув и крестя рот, Домна Платоновна, — они это с рассуждением делают.
— Напрасно, — говорю, — вы, Домна Платоновна, так о моей хозяйке думаете: она женщина честная.
— Да тут, друг милый, и бесчестия ей никакого нет: она человек молодой.
— Речи ваши, — говорю, — Домна Платоновна, умные и справедливые, но только я-то тут ни при чем.
— Ну, был ни при чем, стал городничом; знаю уж я эти петербургские обстоятельства, и мне толковать про них нечего.
«И вправду, — думаю, — тебя, матушка, не разуверишь».
— А ты ей помогай — плати, мол, за квартиру-то, — говорила Домна Платоновна, пригинаясь ко мне и ударяя меня слегка по плечу.
— Да как же, — говорю, — не платить?
— А так — знаешь, ваш брат, как осетит * нашу сестру, так и норовит сейчас все на ее счет…
— Полноте, что это вы! — останавливаю Домну Платоновну.
— Да, дружок, наша-то сестра, особенно русская, в любви-то куда ведь она глупа: «на, мой сокол, тебе», готова и мясо с костей срезать да отдать; а ваш брат шаматон этим и пользуется.