Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
3
И они поехали. Сначала по переулкам, где снег, сброшенный дворниками прямо на мостовую, разлетался из-под машины грязными брызгами. Потом по улицам, уже порядком подсушенным весной, а местами даже похожим на летние.
"Как здорово!
– думал Гошка. К нему постепенно вернулось доброе настроение.
– Машина своя - здорово! Красивая - здорово! Ехать так здорово! Далеко ехать - здорово! И вообще все - здорово!"
Гошке казалось, что все прохожие смотрят сейчас на них. Смотрят и думают: "Куда это люди едут?
– Пап! А все так могут, если захотят?
– спросил Гошка.
Отец сидел за рулем тоже довольный.
– Что?
– переспросил он.
– Ну, вот так, - пояснил Гошка, - чтоб машина была своя и ехать вот так... Как мы!
– Да как тебе сказать?
– произнес, на минуту задумавшись, отец. Все - не все... В общем, кто хочет, - может, пожалуй. Главное, жить надо уметь!
Гошка, хотя и не очень понял, сказал:
– Ага!
"Жить надо уметь!" - эти слова отца понравились Гошке. Понравились и непонятностью своей, и какой-то таинственностью, и гордым звучанием. "Жить надо уметь! Это здорово!
– думал Гошка.
– И красиво! И здорово!"
Но тут Гошка почему-то вспомнил про дом и совсем невпопад спросил:
– А мама вовсе не больна, а ты сказал, чувствует себя неладно.
Отец рассмеялся:
– Тебе что ж, в самом деле хочется, чтобы твоя мать колупала снег вместе с дворниками?
Гошка не понял, почему это плохо - разбрасывать снег во дворе? И он сам бы с удовольствием... И мама, наверно? И потом, там вовсе не одни дворники работали.
Но он почувствовал, что так не скажешь: по тону отца почувствовал - и серьезному и насмешливому.
И он сказал другое:
– Нет. Не хочу.
– Вот то-то и оно!
– весело заметил отец.
Машина долго выбиралась из города на автостраду. Но и здесь город не кончался. Он тянулся вдоль дороги, захватывал пустыри, поля и даже овраги, соединялся с прежними большими и малыми городками и поселками и вновь прижимался к дороге. Где-то город даже взбегал на ближние и дальние холмы, врезался в леса и рощи.
– А это твой дом?
– беспрерывно спрашивал Гошка.
– А это?
– Нет, не мой, - говорил отец, - хотя эти дома тоже в нашем институте проектировались. А мой сейчас в другом месте строят, в Люберцах...
На шоссе мелькали светофоры и дорожные знаки; запарившиеся на солнцепеке милиционеры торопили водителей и пешеходов. Каменщики подгоняли бортики новых тротуаров. Под катками дымился свежий, неутрамбованный асфальт.
Гошка вспомнил, что года четыре назад, когда они переезжали на новую квартиру, и у них так было. Их дом стоял последним на недостроенной, перерытой улице, и прямо из окон Гошка видел конец города.
Но это давно было. Сейчас за их улицей не кончается город. И где он кончается - неизвестно.
А вот теперь, когда они едут с отцом по шоссе, Гошка увидел, как кончился город в другом месте. Город как-то сразу оборвался, мелькнув последними башенными кранами и коробками недостроенных домов. Исчезли катки и самосвалы, траншеи и заборы, светофоры и милиционеры. Отец поудобнее уселся за рулем и прибавил скорость. Впереди лежала ровная, сухая, почти пустынная воскресная автострада, и поля по сторонам, и леса, и рощи, и разбросанные по холмам деревеньки.
Дорога теперь шла совсем по безлюдным местам, хитро обходила деревни и дачные поселения, прорубала леса и пересекала глубокие ложбины, перескакивала мостами через речки и проскальзывала под железнодорожными насыпями.
В лесах и рощицах еще лежал снег. Лежал незыблемо, прочно, будто зимой. Лежал удивительно чистый среди однообразно серых стволов ольхи, осин, дуба, вяза, клена и удивительно белый - среди обновившихся по этим весенним дням молодой хвоей елей и сосен. И лишь там, где мелькали березки - одинокие, парные или целыми рощицами, - снег уже был другой: весенний, подтаявший, которому и жить-то осталось, может, неделю-другую, не больше.
На опушках, ближе к шоссе, зияли проталины с побуревшей прошлогодней травой и мокрыми листьями, с колеями, проложенными телегами, и лужами, что тянулись местами целыми озерами и реками. Вода в лужах не свежа, как крепко заваренный чай, но прозрачна. Лужи не глубоки, трава и земля чуть прикрыты водой, мудрено ли ей не быть прозрачной!
Гошке было так хорошо, что он все время молчал. Он собрался было открыть ветровое стекло, чтобы не так париться - уж очень солнце пекло! но отец сказал:
– Не надо! Простудишься!
Пришлось повернуть назад зажим стекла. Ничего! И так можно!
Солнце светило прямо в глаза. Гошка откинулся на сиденье, довольно зевнув. Его лицо округлилось еще больше. Узкие глаза превратились в длинные щелки. Школьная фуражка залихватски съехала набок, как у заправского боцмана. Может быть, он даже немного прикорнул: перед ним проплыли какие-то радужные круги, мелькнула белка с золотым орешком на обычной елке, и вдруг под ней появилась женщина в белом фартуке, а Гошка, как оказалось, сидел на новом мамином стуле с полукруглой красной спинкой и никак не мог подняться. Но вот он с трудом вскочил со стула и... увидел в окно машины красную бензоколонку.
– Заправимся, - сказал отец, так, видимо, и не поняв, что Гошка задремал.
У бензоколонки тянулись две очереди. В одной - грузовики, "Победы", два небольших, заляпанных грязью автобуса и желтая автоцистерна с надписью "Молоко". В другой - "Москвичи", "Жигули" и "Волги".
Они проехали очередь "Москвичей", "Жигулей" и "Волг" справа, и отец дал задний ход, ловко подрулив багажником под красную колонку.
– Куда? Видишь, очередь! Куда прешь!
– услышал Гошка чьи-то раздраженные голоса, но отец уже выскочил из машины и подошел к окошечку.