Собрание сочинений (Том 4)
Шрифт:
Сломанная нравственность ведет к преступлению.
Мальчик по имени Матвей сигналит людям SOS. В переводе это значит "спасите наши души".
Он прав. Речь идет о спасении его души. Худо, когда человеку доказали, что "деньги - это друзья, счастье, богатство". Тут следует уже спасать.
Вот и спрашивается - трудный он или нет? Ответ один. Очень трудный. И очень трудно ему. Прежде всего потому, что он один.
Рядом родители, школа, друзья. А Матвей один.
И некому объяснить, что история со сдачей на юге - это не правило, не образец, а преступление и гадость.
Что Коля, его верный
Что мать и учительница не правы, разделяя семьи его одноклассников.
Что есть, есть, есть, Матвей, в мире добро, справедливость и честность, и доказательство тому твое собственное письмо - ведь ты споришь с увиденным, не соглашаешься с "правилами", которые тебе навязывают, и не соглашаешься потому, что не можешь, никак не можешь до конца поклониться идолам, выставленным перед тобой, в качестве истинных образцов.
Вся душа твоя противится неверным правилам жизни, к которым тебя подталкивают старшие и близкие. А противится душа потому, что если ты и не знаешь, то очень верно чувствуешь - есть другие, справедливые. Правильные. Человеческие.
Матвею трудно. Есть такие поговорки, похожие друг на друга. Скажи, какую книгу ты читаешь, и я скажу, кто ты. Скажи, кто твой сын, и я скажу, кто ты. Если связать две эти поговорки, получится новое, в данном случае противоречивое содержание.
Сын у родителей Матвея был и пока что есть хороший человек, потому что читал хорошие книги, смотрел правильные фильмы, учился в нашей школе. Весь общественный уклад - он ведь велик, просто огромен!
– воздействовал на него, и воздействовал правильно. Весь мир и весь строй, а не только мать, "классная" и те торгаши на юге. И это большее, справедливое, верное создали в нем сопротивление неправедности и лжи, фарисейству, лицемерию.
Но ложные истины тоже обладают своей силой. Будем обманывать себя, если скажем, что сила эта малая. Нет. К примеру, у стяжательства, как и у всяких прочих ложных идей, есть своя, часто привлекательная, власть и сила. Только у зла нет надежд. Нет перспективы. Зло, малое и большое, явное и скрытое, рано или поздно докажет, что оно зло. Ведь не зря же Матвей в истории с французскими духами запомнил главное для себя: гадливость улыбки "классной". Ничего в этом факте, кроме гадливости улыбки, он не заметил. Ничего хорошего.
А раз не увидел хорошего - уже дал оценку. Уже выработал отношение к этому факту. Он еще не сопротивляется открыто, он еще передает духи от матери учителю - какова мать, какова "классная"!
– но ему уже отвратительно это.
Что ж, настала пора действовать! Если Матвей не загасит в себе чувства отвращения к теориям и практике, которые он встречает, он будет правильным человеком. Только надо действовать. Надо взорваться, когда мать выдворяет из дому близкого друга, потому что он другого "разряда", надо взорваться, когда просят тебя передать собственному учителю французские духи.
Надо понять, что "захлебываться шампанским, ломать шейк и модно одеваться" - это не жизнь, точнее, не та жизнь, ради которой человек появляется на земле, что есть у нее другой смысл и красота жизни вовсе не в том, чтобы красиво "кинуть на чай" швейцару в ресторане.
Нет, жизнь совсем другая. Все дело лишь в том, чтобы, усвоив честные правила жизни, сделать в ней максимум полезного для людей. Для людей всегда означает: для себя.
Вот история Матвея. Нетверды, шатаются, как молочные зубы, правила его жизни. В этом виноват и он, но не только он. Когда я советую ему восстать против матери, я вроде бы становлюсь непедагогичным. Но кто и где сказал, что самые близкие люди - мать и отец - друзья детей, если они преподносят им уроки недобрых чувств, ломают их мораль? Нет, такие родители - враги собственным детям.
Злые, беспощадные враги.
Дурно, когда светлым именем матери или отца прикрываются, делая злое дело собственным детям. Тут уж нет детей и родителей. Безоглядного почитания одних другими. Есть позиции. Есть борьба позиций. Конечно, это не радость советовать сыну выступить против матери. Но не выступить значит смириться. Смириться - значит сломать себя, свою судьбу, значит тоже выступить. Только против человеческих правил. Против общества.
Тяжелый пример Матвея важен тем, что обращен-то он прежде всего к матери. Как, впрочем, к отцу. К "классной" и ей подобным, кто все-таки отвечает в конечном счете за воспитуемых.
Прежде чем посеять зерно, разглядите его внимательно - злак это или сорняк. Ведь бросаете его не в землю - в душу людскую. А сын ваш или ваша дочь не только ваше собственное продолжение, Они часть сути нашей людской, часть мира, в котором мы живем. А мир должен становиться лучше и лучше.
Так что, отвечая за сев, отвечаем мы перед миром. А мир, он и судит.
ИСПОВЕДЬ ПЯТАЯ. ВАСИЛИЙ
Я из "подворотни". Причем очень оригинально я здесь нахожусь. Сам весь в "подворотне", а голова наружу. Другими словами, рад бы вырваться, да не могу. Слишком плотно я прослоился этой "подворотней". Да и куда пойдешь? Вроде как некуда. Впрочем, есть куда идти. Клубы, кружки, секции. Но все разно ведь ночевать домой придешь. А здесь "подворотня".
Нет, я не жалуюсь. Я отлично понимаю, что мы хотя и говорим, будто судьба виновата, а судьбу-то все-таки сами делаем. В компании со случайностями. Но и случайность в конце концов мы обязаны поворачивать так, как нам это нужно. Дело, собственно, не в этом.
Я студент пединститута. Учусь на художественно-графическом факультете. Сам я не здешний, жил до института в стареньком захолустном городишке. Городок наш славен разве что тем, что, продолжая купеческое прошлое, разогнал на полную мощность два "пьяных" завода: пивной и ликеро-водочный. Так что смею вас уверить, "подворотня" у нас ничем не хуже городской.
Мне очень понравились ваши слова о "гадком утенке". Сам я хорошо понял, что значит быть "гадким утенком". Тем самым "гадким", которого с наслаждением клюет весь птичий двор. И только за то, что он маленький, слабый и плаксивый. Естественный отбор? Нет, скорее его переложение на человеческий лад. "Закон курятника". Впрочем, возможно, все было бы не так, если бы мой отец не расколол семью. Мне был год. Мать - геолог. В силу этого она не была со мною в те самые важные годы, когда просто обязана была быть со мною. От года до пяти. А потом, на шестом году жизни, у меня появились сразу и мать, и новый отец. И брат, к которому я, естествено, ревновал. Да, кроме того, надо было и к матери привыкнуть, и отца признать.