Собрание сочинений Том 4
Шрифт:
Ей надо было болеть и умереть, чтобы воскреснуть, и эта святая работа совершалась.
Немудрый Ахилла стал мудр: он искал безмолвия и, окрепнув, через несколько дней спросил у Савелия:
— Научи же меня, старец великий, как мне себя исправлять, если на то будет божия воля, что я хоть на малое время останусь один? Силой своею я был горд, но на сем вразумлен, и на нее больше я не надеюсь…
— Да, был могуч ты и силен, а и к тебе приблизится час, когда не сам препояшешься, а другой тебя препояшет * ,—
— А разум мой еще силы моей ненадежней, потому что я, знаете, всегда в рассуждении сбивчив.
— На сердце свое надейся, оно у тебя бьется верно.
— А что ж я взговорю, если где надобно слово? Ведь сердце мое бессловесно.
— Слушай его, и что в нем простонет, про то говори, а с сорной земли сигающих на тебя блох отрясай!
Ахилла взялся рукой за сердце и отошел, помышляя: «Не знаю, как все сие будет?» А безотчетное предчувствие внятно ему говорило, что он скоро, скоро будет один, и оставит его вся сила его, «и иной его препояшет».
Жуткие и темные предчувствия Ахиллы не обманули его: хилый и разбитый событиями старик Туберозов был уже не от мира сего. Он простудился, считая ночью поклоны, которые клал по его приказанию дьякон, и заболел — заболел не тяжко, но так основательно, что сразу стал на край домовины * .
Чувствуя, что смерть принимает его в свои объятия, протопоп сетовал об одном, что срок запрещения его еще не минул. Ахилла понимал это и разумел, в чем здесь главная скорбь.
Туберозову не хотелось умереть в штрафных, — ему хотелось предстать пред небесною властию разрешенным властию земною. Он продиктовал Ахилле письмо, в котором извещал свое начальство о своем болезненном состоянии и умилительно просил снизойти к нему и сократить срок положенного на него запрещения. Письмо это было послано, но ответа на него не получалось.
Отец Туберозов молчал, но Ахилла прислушался к голосу своего сердца я, оставив при больном старике дьячка Павлюкана, взял почтовую пару и катнул без всякого разрешения в губернский город.
Он не многословил в объяснениях, а отдал кому следовало все, чем мог располагать, и жалостно просил исхлопотать отцу Туберозову немедленно разрешение. Но хлопоты не увенчались успехом: начальство на сей раз показало, что оно вполне обладает тем, в чем ему у нас так часто любят отказывать. Оно показало, что обладает характером, и решило, что все определенное Туберозову должно с ним совершиться, как должно совершиться все определенное высшими судьбами.
Ахилла было опять почувствовал припадок гнева, но обуздал этот порыв, и как быстро собрался в губернский город, так же быстро возвратился домой и не сказал Туберозову ни слова, но старик понял и причину его отъезда и прочел в его глазах привезенный им ответ.
Пожав своею хладеющею рукой дьяконову, Савелий проговорил:
—
— Да и конечно, не огорчаюсь, — ответил Ахилла. — Мало будто вы в свою жизнь наслужились пред господом!
— Благодарю его… открыл мой ум и смысл, дал зреть его дела, — проговорил старик и, вздохнув, закрыл глаза.
Ахилла наклонился к самому лицу умирающего и заметил на его темных веках старческую слезу.
— А вот это нехорошо, баточка, — дружески сказал он Туберозову.
— Чт… т… о? — тупо вымолвил старик.
— Зачем людьми недоволен?
— Ты не понял, мой друг, — прошептал слабо в ответ больной и пожал руку Ахиллы.
Вместо Ахиллы в губернский город снова поскакал карлик Николай Афанасьич, и поскакал с решительным словом.
— Как только доступлю, — говорил он, — так уж прочь и не отойду без удовлетворения. Да-с; мне семьдесят годов и меня никуда заключить нельзя; я калечка и уродец!
Дьякон проводил его, а сам остался при больном.
Всю силу и мощь и все, что только Ахилла мог счесть для себя драгоценным и милым, он все охотно отдал бы за то, чтоб облегчить эту скорбь Туберозова, но это все было вне его власти, да и все это было уже поздно: ангел смерти стал у изголовья, готовый принять отходящую душу.
Через несколько дней Ахилла, рыдая в углу спальни больного, смотрел, как отец Захария, склонясь к изголовью Туберозова, принимал на ухо его последнее предсмертное покаяние. Но что это значит?.. Какой это такой грех был на совести старца Савелия, что отец Бенефактов вдруг весь так взволновался? Он как будто бы даже забыл, что совершает таинство, не допускающее никаких свидетелей, и громко требовал, чтоб отец Савелий кому-то и что-то простил! Пред чем это так непреклонен у гроба Савелий?
— Будь мирен! будь мирен! прости! — настаивал кротко, но твердо Захария. — Коль не простишь, я не разрешу тебя…
Бледный Ахилла дрожал и с замиранием сердца ловил каждое слово.
— Богом живым тебя, пока жив ты, молю… — голосно вскрикнул Захария и остановился, не докончив речи.
Умирающий судорожно привстал и снова упал, потом выправил руку, чтобы положить на себя ею крест и, благословясь, с большим усилием и расстановкой произнес:
— Как христианин, я… прощаю им мое пред всеми поругание, но то, что, букву мертвую блюдя… они здесь… божие живое дело губят…
Торжественность минуты все становилась строже: у Савелия щелкнуло в горле, и он продолжал как будто в бреду:
— Ту скорбь я к престолу… владыки царей… положу и сам в том свидетелем стану…
— Будь мирен: прости! все им прости! — ломая руки, воскликнул Захария.
Савелий нахмурился, вздохнул я прошептал: «Благо мне, яко смирил мя еси» и вслед за тем неожиданно твердым голосом договорил:
— По суду любящих имя твое просвети невежд и прости слепому и развращенному роду его жестокосердие.