Собрание сочинений Том 5
Шрифт:
Больной дворянин был сражен этой красотой и, по немощи, сразу влюбился. Он только хотел удостовериться, что это не греза, не сон, что это живая девушка, а что она крестьянка, а он дворянин — это ничего… законы осуждают * , а сердце любит.
Рогожин попробовал улыбнуться и слабо выговорил:
— Умница!
— Что тебе, барин? иль полегчило? — сказала девушка и сама, улыбнувшись от доброжелательства, все вокруг себя
Больной молчал.
— Что тебя, поправить что ли?
И, не дожидаясь ответа, она подвела ему под плечи круглую упругую руку и, поправляя другою рукою его изголовье, держала во все это время его голову у своей груди.
Запах молодого, здорового тела, смешанный с запахом чистого, но в дымной избе выкатанного белья, проник через обоняние Рогожина во всю его кровь и животворною теплотою разбежался по нервам.
— Кто ты? — произнес Дон-Кихот.
— Девка.
— А как тебя звать?
— Аксюткой звать.
— Аксиньею… Ксения!
Он произнес это имя и к нему прислушался. Ему показалось, что оно очень хорошо звучит.
— Что ты тут делала?
— Я-то? Тебя стерегла…
— Чего?
— Когда ты помрешь.
— Помру… вона!
— А что ж?
— Я теперь жить хочу, Ксения.
— Жить?.. да что же, для чего тебе не жить? Хлеб есть. Живи!
И она посмотрела в его вперенные в нее глаза и проговорила:
— Или тебя еще поправить?
— Поправь.
И опять это прикосновение руки, и опять ошибает свежий аромат легкой смолистой задыми и молодого тела.
— Будет, — прошептал Дон-Кихот, — будет: хорошо мне. Только вот что…
— Что еще?
— Сядь ко мне так, чтоб я тебя видел.
— Где сесть? тутотка?.. хорошо, сяду.
И она зашла ему за-головы и опять появилась с донцем, гребнем и размалеванною прялкою: села, утвердила гребень в гнезде донца, поставила ногу в черевичке на приверток и, посунув колесо, пустила прялку.
Опять мерная музыка заиграла тем же рокотом, а сама чародейка сидит, работает, и ни слова.
— Скажи мне что-нибудь, — попросил Дон-Кихот.
— Про что тебе рассказать? Я ничего не знаю.
— Про что ты думаешь.
— Вон кот горшок разбил!
— А что там было в горшке?
— Тесто было… калину парили.
— На что она?
— Девкам лизать.
Дон-Кихот нахмурился и спросил:
— Про каких ты девок говоришь?
— Про наших, про рогожинских, — мы ведь на смену при тебе сидеть ходим. Вот Танька уже бежит, она сичас на меня заругается, что не углядела. Прощай, барин, оздоравливай.
И прежде чем Рогожин успел ей ответить, она собрала всю свою рабочую
Пришедшая не выдерживала ни малейшего сравнения с удалявшеюся. Рогожин не хотел и смотреть на эту. Он опять спал и поправлялся, но бог его знает, на каких тройках ездил он впросонках: кажется, что он теперь на время позабыл о добре и истине и нес уже дань одной красоте.
Но на его несчастие дела его шли так худо, что ее-то, эту чудную Ксению, он никак более и не видал. Как он ни проснется, все сидит возле него женщина, да не та, а спросить ему казалось неловко и совестно. Разве ее похвалить за красу? Но как же это мог себе позволить благородный и начитанный дворянин?
Ведь он знал, что по рыцарским обычаям и хвалить девушку без ее согласия запрещалось, а Ксения не давала ему согласия ее хвалить. И еще что об этих похвалах подумают?
«А хороша Ксения, очень хороша!»
Он решился молчать.
Но вот приходит раз мужик Архар, он был в хуторе вроде старосты, и говорит:
— Барин, а барин!
— Что тебе? — отвечал Дон-Кихот.
— А девка-то Аксютка баяла, что ты с нею баловал…
— Ну еще что скажи!
— А почто же ты с другими, кои ходят, ничего не балакаешь?
— А тебе что за дело?
— Такое дело, что она из моего двора, так если она тебе против других больше по обычаю, так чего на нее смотреть-то! мы одну к тебе посылать станем сидеть: пускай она, дурища, тебе угождает.
— Это ты про свою родную дочь так-то?
— Какая она мне дочь!
— Ну так падчерица: все равно, зачем ее дурой называть?
— Она мне и не падчерица.
— Ну племянница, что ли… Это все равно.
— И того совсем не было.
— Кто же она?.. так… чужая… приемыш, что ли? А?.. что?.. приемыш?
Сердце дворянина то замирало, то учащенно билось от необыкновенного предчувствия, а староста Архар отвечал:
— Аксютка-та?.. да она и не приемыш, а так… позабытая… богданка * .
— Богданка?
— Да; она не нашенская, сирота будет… безродная.
— Где же ты ее взял?
— Чего взял, сами родители к нам на село привезли… О французовой поре можайские дворянчики всё через наши края бегивали, и тут тоже пара их бегла, да споткнулись оба у нас и померли, а сиротинку бросили.
— Дворянка!.. Так как же ты говоришь, что она безродная! Продолжай! не останавливайся… продолжай!
— Она была тогды махонькая, и глазки у нее болели: рассказать ничего не умела!..