Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 3
Шрифт:
Прием, оказанный цыганке, был удивительно холоден. Оглядев ее сверху донизу, они посмотрели друг на друга, и этим все было сказано! Все было понятно без слов. Между тем девушка ждала, что с ней заговорят, и была до того смущена, что не смела поднять глаз.
Капитан первый нарушил молчание.
– Клянусь честью, - проговорил он своим самоуверенным и пошловатым тоном, - очаровательное создание! Что вы скажете, прелестная Флер?
Это замечание, которое более деликатный поклонник сделал бы вполголоса, не могло способствовать тому, чтобы рассеять женскую ревность, насторожившуюся при появлении цыганки.
Флер-де-Лис,
– Недурна!
Остальные перешептывались.
Наконец г-жа Алоиза, не менее встревоженная, чем другие, если не за себя, то за свою дочь, сказала:
– Подойди поближе, малютка.
– Подойди поближе, малютка!
– с комической важностью повторила Беранжера, едва доходившая цыганке до пояса.
Цыганка приблизилась к знатной даме.
– Прелестное дитя!
– сделав несколько шагов ей навстречу, напыщенно произнес капитан.
– Не знаю, удостоюсь ли я великого счастья быть узнанным вами...
Девушка улыбнулась ему и подняла на него взгляд, полный глубокой нежности.
– О да!
– ответила она.
– У нее хорошая память, - заметила Флер-де-Лис.
– А как вы быстро убежали в тот вечер!
– продолжал Феб.
– Разве я вас напугал?
– О нет!
– ответила цыганка.
В том, как было произнесено это «о нет!» вслед за "о да! ", был какой-то особенный оттенок, который задел Флер-де-Лис.
– Вы вместо себя, моя прелесть, оставили угрюмого чудака, горбатого и кривого, кажется звонаря архиепископа, - продолжал капитан, язык которого тотчас же развязался в разговоре с уличной девчонкой.
– Мне сказали, что он побочный сын какого-то архидьякона, а по природе своей - сам дьявол. У него потешное имя: его зовут не то «Великая пятница», не то «Вербное воскресенье», не то «Масленица», право, не помню. Одним словом, название большого праздника! И он имел смелость вас похитить, словно вы созданы для звонарей! Это уж слишком! Черт возьми, что от вас было нужно этому нетопырю? Вы не знаете?
– Не знаю, - ответила она.
– Какова дерзость! Какой-то звонарь похищает девушку, точно виконт! Деревенский браконьер в погоне за дворянской дичью! Это неслыханно! Впрочем, он за это дорого поплатился. Пьера Тортерю - самый крутой из конюхов, чистящих скребницей шкуру мошенников, и я могу вам сообщить, если только это вам доставит удовольствие, что он очень ловко обработал спину вашего звонаря.
– Бедняга!
– произнесла цыганка, в памяти которой эти слова воскресили сцену у позорного столба. Капитан громко расхохотался.
– Черт подери! Тут сожаление так же уместно, как перо в заду у свиньи. Пусть я буду брюхат, как папа, если...
Но тут он спохватился:
– Простите, сударыни, я, кажется, сморозил какую-то глупость?
– Фи, сударь!
– сказала Гайльфонтен.
– Он говорит языком этой особы!
– заметила вполголоса Флер-де-Лис, досада которой росла с каждой минутой. Эта досада отнюдь не уменьшилась, когда она заметила, что капитан, в восторге от цыганки, а еще больше от самого себя, повернулся на каблуках и с грубой простодушной солдатской любезностью повторил:
– Клянусь душой, прехорошенькая девчонка!
– Но в довольно диком наряде, - обнажая в улыбке свои прелестные зубы, сказала
Это замечание было лучом света для остальных. Оно обнаружило слабое место цыганки. Бессильные уязвить ее красоту, они набросились на ее одежду.
– Что это тебе вздумалось, моя милая, - сказала Амлотта де Монмишель, - шататься по улицам без шемизетки и косынки?
– А юбчонка такая короткая - просто ужас!
– добавила Гайльфонтен.
– За ваш золоченый пояс, милочка, - довольно кисло проговорила Флер-де-Лис, - вас может забрать городская стража.
– Малютка, малютка, - присовокупила с жестокой усмешкой Кристейль, если бы ты пристойным образом прикрыла плечи рукавами, они не загорели бы так на солнце.
Красавицы-девушки, с их ядовитыми и злыми язычками, извивающиеся, скользящие, суетящиеся вокруг уличной плясуньи, представляли собою зрелище, достойное более тонкого зрителя, чем Феб. Эти грациозные создания были бесчеловечны. Со злорадством они разбирали ее убогий и причудливый наряд из блесток и мишуры. Смешкам, издевкам, унижениям не было конца. Язвительные насмешки, выражения высокомерного доброжелательства и злобные взгляды... Этих девушек можно было принять за римских патрицианок, для забавы втыкающих в грудь красивой невольницы золотые булавки. Они напоминали изящных борзых на охоте; раздув ноздри, сверкая глазами, кружатся они вокруг бедной лесной лани, разорвать которую им запрещает строгий взгляд господина.
Да и что собой представляла жалкая уличная плясунья рядом с этими знатными девушками? Они не считались с ее присутствием и вслух говорили о ней, как о чем-то неопрятном, ничтожном, хотя и довольно красивом.
Цыганка не была не чувствительна к этим булавочным уколам. По временам румянец стыда окрашивал ее щеки и молния гнева вспыхивала в очах; слово презрения, казалось, готово было сорваться с ее уст, и на лице ее появлялась пренебрежительная гримаска, уже знакомая читателю. Но она молчала. Она стояла неподвижно и смотрела на Феба покорным, печальным взглядом. В этом взгляде таились счастье и нежность. Можно было подумать, что она сдерживала себя, боясь быть изгнанной отсюда.
А Феб посмеивался и вступался за цыганку, побуждаемый жалостью и нахальством.
– Не обращайте на них внимания, малютка!
– повторял он, позвякивая своими золотыми шпорами.
– Ваш наряд, конечно, немного странен и дик, но для такой хорошенькой девушки это ничего не значит!
– Боже!
– воскликнула белокурая Гайльфонтен, с горькой улыбкой выпрямляя свою лебединую шею.
– Я вижу, что королевские стрелки довольно легко воспламеняются от прекрасных цыганских глаз!
– А почему бы и нет?
– проговорил Феб.
При этом столь небрежном ответе, брошенном наудачу, как бросают подвернувшийся камешек, даже не глядя, куда он упадет, Коломба расхохоталась, за ней Диана, Амлотта и Флер-де-Лис, но у последней при этом выступили слезы.
Цыганка, опустившая глаза при словах Коломбы де Гайльфонтен, вновь устремила на Феба взор, сиявший гордостью и счастьем. В это мгновение она была поистине прекрасна.
Почтенная дама, наблюдавшая эту сцену, чувствовала себя оскорбленной и ничего не понимала.
– Пресвятая дева!
– воскликнула она.
– Что это путается у меня под ногами? Ах, мерзкое животное!