Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи
Шрифт:
В идеале фантастика представляет собой некий синтетический метод познания, открывающий неизвестные ранее стороны бытия. Не случайно видный футуролог Роберт Юнг отдал пальму первенства в разработке прогнозов не логическому мышлению и даже не критическому исследованию имеющихся данных, а творческому воображению. «Оно характеризует эпоху, — говорит он в работе «Роль воображения в исследовании будущего», — и очень часто выводит ум за пределы противоречий, которые характеризовали прошлое и представлялись неразрешимыми».
Питаясь живительным соком научных идей, фантастика не перестает быть искусством. В отличие от науки, которая неудержимо ветвится, образуя все новые ячейки узкой специализации, научная фантастика всякий раз стремится создать целостную картину мира.
Палитра идей, обгоняющих время, исследование социальных моделей,
Фантасты предсказали спутник связи и голографию, атомную бомбу и лазер, подводные аппараты и алмазы в Якутии. Оглядываясь на пройденное, могу добавить генную инженерию, частицы со скрытой массой, вакуумный компьютер и, разумеется, нейтронную бомбу, опередившую реальность на двенадцать лет.
Роль фантастики в современном, бурно развивающемся мире трудно переоценить. Только одно то, что она подготавливает общественное мнение к вторжению в жизнь очередных научно-технических новинок, делает ее незаменимой. Именно благодаря усилиям поколений фантастов человечество приняло как нечто давно ожидаемое и первый искусственный спутник, и первый орбитальный полет, и высадку на Луне.
Психологически мы давно готовы лететь к Марсу и в принципе ничего не имеем против полетов к звездам, что едва ли возможно в обозримом будущем.
Для меня наиболее заманчивой в научной фантастике была возможность выразить невыразимое. Через образ, через метафору, наконец, через символ попытаться перешагнуть барьеры, которые принципиально — таковы законы природы — нельзя одолеть. Вот, на мой взгляд, наиболее типичный пример.
Согласно современным космогоническим представлениям, наша Вселенная переживает процесс бурного расширения из сверхплотной точки, в которой вещество-поле равно как и пространство-время пребывали в некоем невыразимом даже языком математики единстве. Можно ли заглянуть за эту постоянно убегающую от наблюдателя границу? Очевидно, нельзя, потому что, согласно теории относительности, никакой обладающий конечной массой объект не может двигаться со скоростью света. Но на то и существует научная фантастика, чтобы нарушать, причем совершенно осознанно, если этого требует развитие темы, любые запреты науки. Так родился рассказ «De profundis» («Из бездны»), в котором космонавт «прыгает» через барьер, вырывается за «край» расширяющейся Вселенной. И там, где безраздельно властвует — вне времени и пространства — непредставимое ничто, продолжает работать человеческая мысль. Жажда познания, вечно живущая в человеческом сердце, не может смириться даже с налагаемыми неумолимыми уравнениями «табу», представлялась мне неизмеримо важнее спора с прописными истинами науки.
Такого же рода мысленный эксперимент был поставлен и в повести «Уравнение с Бледного Нептуна», научно-фантастический фундамент которой базировался на идее все того же кольца — алхимического змея, кусающего собственный хвост. Герою повести удается проникнуть в область ультрамалых ячеек или, говоря иначе, перепрыгнуть барьер субквантового микромира. Но дверь, ведущая к конечным основам материи, меньшим самых маленьких элементарных частиц, неожиданно распахнулась в бесконечность Вселенной. В распределении микроточек, вспыхнувших на экране прибора, возникли знакомые очертания галактик. Я избегаю здесь разговора о сюжетных перипетиях, нарочито сосредотачиваясь на проблемной стороне, ибо без философского осмысления научно-фантастического субстрата любые острые ситуации уподобятся прыжкам в безвоздушном пространстве.
Идея повести отталкивалась от тривиальных представлений о бесконечности: бесконечности космоса и бесконечности микромира, объединенных, однако, скоростью света. Применяя слово «бесконечность» к элементарной частице и Вселенной, мы как бы лишний раз подчеркиваем их диалектическое единство. В нем выражено то общее, что заставляет нас располагать атомы и галактики на одной прямой — от меньших размеров к большим, — и так в обе стороны, пока не откажет воображение, пока не взбунтуется заведомо
О том, что такой вопрос, вполне уместный в научной фантастике, отнюдь не бесплоден и для науки, свидетельствовало позднейшее развитие естественно-философской мысли. Мне было приятно узнать из работы академика М. А. Маркова о том, что математически Вселенную в ряде случаев можно моделировать с помощью… элементарной частицы.
Короче говоря, древний змей так или иначе, но все же замкнул свое великое кольцо.
Еще более сложный мысленный эксперимент был проделан в повести, декларативно озаглавленной «Сфера Шварцшильда». Декларативно потому, что речь идет о реальном астрофизическом термине, которым описывается граница гравитационного коллапса — сжатия звезды. Абстрагируясь от неумолимого факта, что людям никогда не удастся не то что попасть внутрь подобной сферы, но даже приблизиться к границам переживающей катастрофическое сжатие звезды, представлялось все же интересным поставить подобный вопрос. Сможет ли человеческая мысль осознать невероятную ситуацию, когда вся вечность — от бесконечно далекого прошлого до бесконечно далекого будущего — умещается в неизмеримо коротком миге? Когда прошлое, настоящее и будущее сливаются воедино? Когда различия между ними перестают существовать?
Вопреки всем принципиальным невозможностям, хотелось дать утвердительный ответ, потому что я не знаю более величественного зеркала, чем Вселенная, где отражен лик человека-творца, человека-познавателя.
Тысячекратно прав был великий физик Макс фон Лауэ, сказавший, что «ничто так не волнует человечество, как свойства пространства и времени». Рискну добавить сюда, что только научная фантастика позволяет «одухотворить» столь будоражащие ум размышления об устройстве мироздания, привнести в них наглядный человеческий элемент.
То же можно сказать и о такой разновидности научной фантастики, как еще недавно столь популярный у нас «роман-предупреждение», повествующий о глобальных опасностях. Однако, если со времен Уэллса это были атомные катастрофы, межпланетные войны и тоталитарная диктатура, то ныне акценты сместились в сторону самой замшелой мистики и мрачной мифопоэтики, реанимированной реалиями смутного времени. Достаточно бросить взгляд на любой книжный развал, чтобы убедиться в том, что, казалось бы, навсегда забытое прошлое вновь дает о себе знать. Расхожая сентэнция об истории, которая повторяется в виде фарса, не лишена смысла, хотя этот фарс то и дело разыгрывается на сцене, залитой кровью.
Фантастика аккумулирует страхи и вожделения общества. Судя по чтиву, которое предложено ему на данном этапе, в общественном сознании происходят опасные подвижки. Особый смысл приобретает ныне предупреждение американского философа Сантаяны: «Тот, кто забывает об истории, обречен на ее повторение».
Так, словно бы помимо воли, меня «вынесло» на дугу фантастики «постисторического» этапа.
Небольшая, но все еще не отболевшая — такое редко бывает со мной — повесть «Проснись в Фамагусте» целиком построена на гималайском местном колорите. Она, таким образом, вобрала опыт, страдания и радость открытий, связанных с путешествиями в Непал и Ладакх, а также всяческими ориенталистскими разысканиями в музеях и монастырских библиотеках. Это было возвращение в лоно жанра, чьим несмываемым клеймом я все едино помечен в глазах общественного мнения. Но возвращение не с пустыми руками, пожалуй, даже и возрождение в определенном смысле. Выбирая героев, я осмысленно остановился на пифагорейской семерке. Зашвырнув их в заповедную долину где-то между Непалом и Бутаном, в затерянный мир, в котором непостижимым образом исполняются самые потаенные вожделения, я, признаюсь, преследовал цель, не обозначенную в фабуле. В явном виде по крайней мере. Завкафедрой марксизма-ленинизма откуда-то из Свердловска упрекнул меня в печати за нездоровый интерес к потустороннему и пессимистическую трактовку жизни и смерти. Я был польщен, ибо ставил перед собой куда более скромную задачу. Меня интересовала тайна сна, не раскрыв которую, мы никогда не поймем до конца тайну искусства.