Собрание сочинений в 10 томах. Том 10
Шрифт:
— Не плачь, Нанеа, — сказал он, — мое сердце и так разрывается надвое между любовью и долгом. Ты знаешь, что я воин и должен идти путем, который указывает мне король. И я надеюсь, что скоро умру, ибо я ищу смерти, — лишь тогда я обрету мир и покой.
— Ты-то, может быть, и обретешь, Нахун, но что будет со мной? И все же ты прав, я знаю, ты прав; прости меня; я не воин, а женщина, чей долг повиноваться… королевской воле. — Она обвила его шею руками и долго рыдала у него на груди.
Глава IV. Нанеа
Бормоча что-то невнятное, Нахун выполз из хижины через круглое, похожее на леток дверное отверстие. Хадден открыл глаза и осмотрелся. Солнце садилось, и его последние лучи, проникая внутрь, разливались ласковым алым мерцанием. В самом центре хижины, опираясь спиной о закопченный столб из тернового дерева, в свете заката стояла Нанеа — воплощение кроткого отчаяния.
Как и многие зулуски, Нанеа была очень хороша собой — так хороша, что с первого взгляда на нее у Хаддена перехватило горло. Одета она была очень просто: на плечах — накидка из мягкой белой ткани, отделанной голубым бисером, на поясе — муча из оленьей шкуры, также отделанная голубым бисером, на лбу и левом колене — полоски серого меха, а на правом запястье — сверкающий медный браслет. Ее высокая обнаженная фигура была сложена необыкновенно пропорционально; лицо даже отдаленно не походило на лица туземок; в нем чувствовалось древнее арабское или семитское происхождение. Оно было овальной формы, с благородными орлиными чертами, с изогнутыми дугой бровями, полным ртом, слегка опущенным книзу по краям, с маленькими ушами, за которыми волнами спадали на плечи угольно-черные волосы, и с самыми прелестными, живыми, темными глазами, какие только можно себе вообразить.
С минуту Нанеа стояла неподвижно; ее лицо рдело в лучах заходящего солнца; и Хадден просто упивался ее красотой. Затем, с тяжелым вздохом, она отвернулась, и заметив, что он пробудился, быстрым движением прикрыла грудь и подошла, вернее, подплыла, ближе.
— Вождь проснулся, — сказала она с присущей ей мягкостью голоса. — Не подать ли ему чего-нибудь?
— Да, красавица, — ответил он, — я хочу пить, но слишком слаб, чтобы дотянуться до молока.
Она опустилась на колени и, поддерживая его голову левой рукой, правой поднесла чашу к губам. За то недолгое время, пока Хадден пил, с ним случилось нечто неожиданное и необъяснимое. Трудно сказать, что на него повлияло так сильно: прикосновение ли девушки, ее необычная смуглая красота или же нежная жалость в ее глазах, а может быть, и все вместе. Она задела какую-то тайную струну в его бурном, необузданном сердце, и его вдруг захлестнула страсть, не слишком, может быть, возвышенная, но вполне реальная. Ни на один миг не усомнился Он в значении того потока чувств, который затопил все его существо. С чем-чем, а с фактами Хадден умел считаться.
«Клянусь Небом, — сказал он себе, — я влюбился в эту черную красотку с первого взгляда — просто без ума от нее; такого со мной никогда еще не бывало. Положение трудное, но в конце концов во всем есть свои хорошие стороны. Для меня, конечно. Но не для Нахуна или Сетевайо, или их обоих. Ну, а если она мне надоест, я всегда могу от нее отделаться».
Обессиленный приливом волнения, он прилег на меховую подушку и смотрел, не отрывая глаз, на Нанеа, пока она смазывала нанесенные леопардом раны каким-то снадобьем.
Казалось, то, что происходило в его душе, в какой-то степени передалось и девушке. Рука ее слегка задрожала и, быстро закончив врачевание, она встала с колен, вежливо сказала: «Я сделала все, что нужно, инкоси», — и заняла прежнее место у столба.
— Благодарю, госпожа, — сказал он, — у тебя добрые руки.
— Не зови меня госпожой, — ответила она, — я всего-навсего дочь вождя Умгоны.
— И зовут тебя Нанеа, — продолжал он. — Не удивляйся, я уже слышал о тебе. Но ведь ты станешь важной госпожой, если займешь место в краале короля.
— Увы! увы! — вздохнула она, закрывая лицо руками.
— Не огорчайся, Нанеа, как бы высока и густа ни была изгородь, сквозь нее или через нее всегда можно перебраться.
Опустив руки, она внимательно на него посмотрела, но он не стал развивать свою мысль.
— Скажи мне, Нанеа, как я здесь очутился.
— Тебя принес Нахун вместе с другими охотниками, инкоси.
— Я начинаю испытывать благодарность к леопарду, который сшиб меня с ног. Нахун — смелый человек, ему я обязан спасением. Надеюсь, я смогу заплатить свой долг — тебе, Нанеа.
Такова была первая встреча Нанеа и Хаддена, но хотя девушка не искала новых встреч, само положение, в котором они находились, и его болезнь требовали частого общения. Белый человек был полон решимости завладеть так понравившейся ему туземной девушкой и не колеблясь пустил в ход все свое обаяние, чтобы отвратить от Нахуна и привлечь к себе ее сердце. Ухаживал он без всякой грубости, действовал вкрадчиво, стараясь оплести ее паутиной лести и внимания. И он, без сомнения, добился бы своей цели, ведь Нанеа была только женщиной, к тому же еще и неопытной, — если бы не одно простое, но непреодолимое препятствие. Она любила Нахуна, и в ее сердце не оставалось места ни для одного другого мужчины, белого или черного. Ее отношение к Хаддену было вежливым и добрым, не более того; она, казалось, даже не замечала его постоянных усилий отвоевать себе уголок в ее душе. Сначала он был в недоумении, но потом вспомнил, что зулуски никогда не проявляют своих чувств по отношению к поклонникам, до их откровенного объяснения. Необходимо было объясниться.
Придя к этому решению, он постарался выполнить его при первой же возможности. К тому времени он уже окончательно оправился от ран и часто разгуливал вокруг крааля. В двухстах ярдах от хижины Умгоны начинался ручей, и по вечерам Нанеа обычно ходила туда за питьевой водой. Тропа от крааля к ручью пролегала через рощу, и однажды перед закатом, увидев, что Нанеа спустилась к ручью, Хадден уселся там под деревом. Через четверть часа Нанеа появилась с большой тыквенной бутылью на плече. Чтобы не забрызгать свою накидку, она оставила ее дома и была в одной муче.
Хадден смотрел, как, упершись руками в бедра, она поднимается по тропе; ее великолепная нагая фигура четко вырисовывалась на фоне вечереющего неба. Он не знал, с чего начать разговор. Но случай помог ему: когда Нанеа была уже совсем близко, перед ее ногами скользнула змея, она в испуге отпрыгнула назад и уронила калебас. Он подошел и подобрал его.
— Подожди здесь, — сказал он, смеясь, — я наполню его водой и принесу.
— Нет, инкоси, — запротестовала она, — это женское дело.
— У нас, — сказал он, — мужчины с удовольствием помогают женщинам. — И оставив ее в нерешимости, направился к ручью.
Возвращаясь, он пожалел о своей галантности: нести тыквенную бутыль на плече оказалось делом нелегким, и он выплеснул часть ее содержимого на себя.
— Вот твой калебас, Нанеа; хочешь, я донесу его до крааля?
— Нет, благодарю тебя, инкоси; отдай его мне, для тебя он слишком тяжел.
— Погоди, я провожу тебя. Я еще очень слаб, Нанеа; если бы не ты, я бы, конечно, не выжил.
— Тебя спас Нахун, а не я, инкоси.
— Нахун спас мое тело, но мою душу спасла ты.
— Ты выражаешься чересчур туманно, инкоси.