Собрание сочинений в 10 томах. Том 10
Шрифт:
Айша нагнулась, зачерпнула ладонью порошок и развеяла его по воздуху, со спокойной торжественностью возглашая:
— Да возвратится прах во прах! Да возвратится минувшее в минувшее! Да возвратится мертвец к мертвецам! Калликрат умер, но возродился!
Пепел тихо опускался на пол, а мы в испуганном молчании наблюдали за его падением, слишком взволнованные, чтобы говорить.
— А теперь оставьте меня, — сказала она. — Идите спать, если вы, конечно, сможете уснуть. Мне надо побыть одной и собраться с мыслями, ибо завтра вечером мы уходим отсюда, а я давно уже не ходила тропой, которой нам предстоит идти.
Мы откланялись и ушли.
Возвращаясь к себе, я заглянул к Джобу, чтобы узнать, как он себя чувствует, ибо он покинул нас еще до нашей последней встречи с Устане, совершенно подавленный теми ужасами, что видел на празднестве амахаггеров. Добрый честный малый спал крепким сном, и я был рад тому, что его нервы — не очень, как у большинства необразованных людей, здоровые — были избавлены от потрясения, которое неминуемо вызвали бы заключительные сцены этого ужасного дня. Наконец мы добрались до своей комнаты, и здесь Лео — он все еще не мог оправиться от оцепенения, порожденного зрелищем мертвого двойника, — смог дать выход обуревавшим его чувствам. Теперь, когда с нами не было грозной повелительницы амахаггеров, он с особой остротой осознал весь ужас случившегося, жестокого убийства Устане, к которой он был очень привязан; на него всей тяжестью обрушилось мучительное раскаяние. Он проклинал себя, проклинал тот час, когда мы впервые увидели письмена на черепке, так неожиданно для нас всех нашедшие себе подтверждение, — но горше всего он проклинал собственную слабость. Саму Айшу он не проклинал — да и кто осмелился бы сказать что-нибудь дурное о женщине, которая, может быть, слышала каждое наше слово?!
— Что же мне делать, старина? — стонал Лео, в полном отчаянии припав головой к моему плечу. — Я не только не смог предотвратить ее убийство — это, правда, было не в моих силах, — но уже через пять минут целовал ее убийцу. Я низкое животное, но я не могу противиться этой… — его голос понизился до шепота, — этой колдунье. Я знаю, что и завтра поступлю точно так же, я навсегда в ее власти; будь это наша последняя встреча, я никогда бы не смог полюбить ни одну другую женщину; я должен следовать за ней, как стрелка компаса за подносимым к ней магнитом; даже если бы и мог, я не убежал бы сейчас; я не смог бы ее оставить, ноги не повиновались бы мне; но мой рассудок сохраняет достаточную ясность, я ненавижу ее — так мне, по крайней мере, кажется. Все это ужасно, и ужаснее всего — тело. Это ведь был я. У меня такое впечатление, старина, будто я продан в рабство: в уплату за себя она заберет мою душу.
Только тогда я впервые признался ему, что и сам отнюдь не в лучшем положении; Лео, надо отдать ему должное, хотя и был так сильно увлечен, сохранил достаточно благородства, чтобы выразить мне свое сочувствие. К тому же у него не было никаких оснований для ревности, ибо Айша уже сделала выбор. Я предложил попробовать спастись бегством, но, поразмыслив, мы оба поняли бесплодность этой попытки, да и, честно говоря, ни Лео, ни я не решились бы оставить Айшу, даже если бы какая-нибудь сверхъестественная сила и вызвалась перенести нас из этих мрачных пещер в Кембридж. То же самое, должно быть, чувствует и летящий на огонь мотылек: обратного пути для него нет. Таковы и заядлые курильщики опиума: в минуту просветления они сознают всю смертельную пагубность этого занятия, но не в силах отказаться от ужасного наслаждения, которое оно им сулит.
Ни один человек, что видел лицо Айши, слышал музыку ее голоса и впитывал горькую мудрость ее слов, не променял бы общение с ней на целое море мирских радостей. Не говорю уже о себе, но что должен был испытывать Лео, когда это необыкновенное существо клялось в полной преданности и любви к нему, и не только клялось, но и дало подтверждения своей многовековой верности.
Несомненно, что Она — скорее средоточие зла, чем добродетели, несомненно также, что она убила Устане, чтобы устранить ее с пути, но верность ее непоколебима, а по самой своей природе мужчина склонен прощать женщине ее преступления, особенно если эта женщина пленительна, а преступления совершены из любви к нему.
К тому же еще ни одному мужчине не предоставлялось такой исключительной возможности, как Лео. Конечно, соединив свою судьбу с судьбой этой опасной женщины, он окажется под влиянием таинственного существа, склонного творить зло, но то же может произойти и при самом обычном супружестве. С другой стороны, ни одна женщина на земле не обладает такой ужасной — другого слова я не могу подобрать — красотой, такой божественной преданностью, мудростью, властью над тайными силами природы и умением ими пользоваться для обретения могущества, и, наконец, ни одна женщина, кроме этой, не может увенчать его короной вечной юности. Так что, если поразмыслить, нет ничего удивительного в том, что Лео не помышляет о бегстве от выпавшей ему необыкновенной удачи, хотя, как и всякий другой джентльмен на его месте, испытывает горький стыд и боль.
Да я и сам считал, что бежать в его положении было бы безумием. Но боюсь, что мое мнение можно принять лишь с оговорками. Я и по сей день люблю Айшу и короткую неделю ее любви предпочел бы целой жизни с любой иной женщиной. Рискну добавить, что если бы человек, который усомнится в искренности этих слов и сочтет меня глупцом, видел Айшу с открытым лицом, во всем великолепии ее красоты, он сразу признал бы мою правоту. Само собой, я говорю только о мужчинах. Мы не слышали ни одного мнения женщины об Айше, но я допускаю, что женщина могла бы испытывать антипатию и даже с достаточной откровенностью высказать свое неодобрение вслух, за что Она, разумеется, покарала бы ослушницу.
Более двух часов я и Лео с взвинченными нервами и встревоженными глазами обсуждали происходящие с нами поразительные события. Мы, казалось, видели их во сне, читали о них в сказке, но ведь это была величавая, холодная реальность. Кто бы мог поверить, что письмена на черепке не содержат ничего, кроме чистой правды, и что мы сами в этом убедимся: та, кого искали мы двое, терпеливо ожидала нашего прибытия в усыпальницах Кора. И кто мог бы предположить, что именно Лео окажется тем самым существом, которого она ждала многие столетия и чью телесную оболочку она сохраняла вплоть до сегодняшнего вечера? Но это было так. После всего, что мы видели, элементарная логика исключала всякую возможность сомнений; в конце концов, преисполненные смирения, глубоко осознав все бессилие человеческих знаний, дерзко отрицающих все, что лежит за пределами опыта, мы улеглись спать; оба мы решили вручить свою судьбу в руки хранительного Провидения, которое позволило нам прорвать пелену человеческого невежества и, к счастью или к несчастью, увидеть некоторые возможности, предоставляемые жизнью.
Глава XXII. Предчувствие Джоба
Наутро, часов около девяти, к нам зашел Джоб, видно было, что он все еще не оправился от пережитого им накануне потрясения и страха и очень обрадовался, когда, вопреки своим опасениям, нашел нас живыми и невредимыми. Он был очень расстроен, услышав об участи бедной Устане, которую он, впрочем, не очень жаловал, так же как и она его, и еще горячее возблагодарил Небо за наше спасение. При жизни Устане на своем ублюдочном арабском диалекте называла его Свиньей, а он называл ее по-английски «девкой», но после гибели девушки, убитой ее повелительницей, у него изгладились все воспоминания об этом обмене любезностями.
— Вы уж простите, ежели я что не так скажу, сэр, — проговорил Джоб, после того как кончил причитать по поводу услышанного, — но только эта Она, право слово, сам Старый Джентльмен или его супружница, ежели она у него имеется, а уж, конечно, она у него имеется, потому он такой злющий. Это будет почище Аэндорской ведьмы, сэр: той нипочем не удалось бы оживить какого-нибудь библейского джентльмена в этих проклятых пещерах, уж поверьте мне, это все равно как ежели бы я принялся выращивать кресс-салат на фланели. Это страна дьяволов, сэр, а она тут самая заглавная; сдается мне, отсюда нам живыми не выбраться. Эта ведьма ни за что не выпустит из своих когтей такого славного молодого человека, как наш Лео.