Собрание сочинений в 10 томах. Том 3. Мальтийский жезл
Шрифт:
— Меня переполняют слова, как потревоженные птицы, они без устали кружатся в голове.
— Ты влюблен?
— Только в любовь, Пейре, но горький комок стоит у меня в горле, не давая излиться словам. Я бы мог умереть, но боюсь, что этот смертельный грех обречет меня на вечные муки.
— Все муки кончаются здесь, под этим безмятежным небом, напитанным грозами и сладостным дыханием цветов. Спой сочиненную тобой альбу.
— Уже рассвет, рыцарь, — Юг, не задумываясь ни на миг, привел каноническую строку. — И ветер сдувает серебряный пепел с ее обожженных костей.
— Ты в самом деле видел это?
— Видел, Пейре.
— Они сожгли твою возлюбленную?
— Они сожгли сотни прекрасных девушек, и каждая из них могла дарить мне свои ласки в ночном саду… Я никогда больше не стану корпеть над альбой. Смерть растоптала любовь. Я овладею таинством сирвантеса, [17] чтобы воспеть Донну Ненависть.
— Силу ненавидеть тоже дает любовь. Похоже, ты потерял ее непременных наперсниц: надежду и веру.
17
Песня, написанная в сатирическом, обличительном жанре.
— Паписты обложили хворостом крест, на котором кровоточило мое распятое сердце, а якорь я выбросил сам. Куда мне плыть, Пейре, к каким причалам? На что уповать? Схоронив тайну, мы уничтожили план. Теперь никто не отыщет наши святыни. Пославшие меня Совершенные стали золой, а сам я уже никогда не найду заветного места. Мы вышли наружу совсем не там, где спустились. Так было задумано, ведь пытка развязывает язык.
— Ты можешь быть спокоен. Я хорошо знаю епископа д’Ан Марти. Он предусмотрел все, уверяю тебя. Кто-то наверняка знает дорогу, и в урочный час отыщет все до самой последней мелочи. Но ты прав, нам лучше вовсе не знать об этом и даже не думать, ибо нет меж землей и небом ничего сильнее, чем мысль… Я беру тебя в ученики, Юг. Но прежде чем приняться за сирвантес, ты перельешь в строки свою печаль. Понятная лишь посвященным, она разбудит когда-нибудь чье-то чуткое сердце.
— Пусть это будет канцона. Я назову ее «Роза и Лилия», божественный мастер.
Глава десятая
Зелейные травы
Вопреки опасениям Наталья Андриановна встретила Люсина довольно приветливо. На сей раз она провела его в свою лабораторию, где в этот час было относительно тихо. Они специально условились встретиться в обеденный перерыв.
— Богато живете, — одобрил Владимир Константинович, озирая сложные пространственные композиции из всевозможных колб, шариковых холодильников и причудливо ветвящихся переходных трубок. Прозрачные конструкции сверкали радугой бурлящих растворов, многократно отражаясь в хромированных плоскостях автоклавов, калориметров и прочих тонких приборов. — Это что за штуковина? — не удержался он от вопроса, увидев медленно вращающуюся печь, прорезанную узким каналом смотрового отверстия. — Первый раз вижу такую.
— Термостат для измерения растворимости. О методе запаянных ампул имеете представление? — Гротто передала ему толстостенную стеклянную трубочку, заполненную бесцветной жидкостью. — Видите поверхность раздела?
Владимир Константинович повернулся к окну. В капиллярном канале блестел кусочек сероватого металла. Стоило перевернуть трубочку, и он неторопливо падал на дно, навстречу поднимающемуся пузырьку воздуха и бледно-янтарной капельке какого-то вещества.
— Видеть, Наталья Андриановна, вижу, но пока ничего не понимаю, — честно признался Люсин.
— И немудрено — вы же не химик.
— Но химией очень интересуюсь, — поспешил он внести уточнение, испытывая давно позабытое чувство почтительной робости. — Разумеется, в узком плане криминалистической аналитики. Растворимость у нас в НТО, к сожалению, не измеряют. Объясните в порядке ликбеза?
— Зачем это вам? — Наталья Андриановна на всякий случай взяла у него ампулу. — Полагаю, вы вовсе не за этим явились?
— Совершенно верно, но никогда не знаешь, что может пригодиться.
— Здесь особо чистая вода, — не прибегая к упрощениям, объяснила хозяйка лаборатории, — и капелька масла, выделенного из тропической плумерии. В обычных условиях они почти не смешиваются. Видите желтый мениск сверху? При вращении термостата кусочек титановой проволоки многократно разбивает поверхность раздела между жидкостями. Когда температура повысится, граница исчезнет. Это и будет означать, что достигнута полная растворимость. Понятно?
— В общих чертах, — улыбнулся Люсин, следя за неторопливо плывущей по шкале стрелкой. — Значит, вы фиксируете температуру исчезновения фазового раздела?
— Потрясающе! Теперь я вижу, что вы действительно кое в чем разбираетесь, — засмеялась Гротто. — И все же зачем вам понадобился столь коварный обходной маневр? Небось физхимию пролистали, готовясь к беседе?
— Если бы вы знали, как вам идет хорошее настроение! — Он сделал попытку увильнуть от прямого ответа. — Если я скажу, что немножко боялся, вы ведь мне все равно не поверите?
— Знаете что? — Наталья Андриановна мимолетно глянула на часы. — Я предлагаю прямо перейти к делу. Времени у нас в обрез. Скоро вернутся мои коллеги, и тогда спокойно не побеседуешь. Вы же понимаете, как взволнованы люди.
— Понимаю и вообще чувствую себя кругом виноватым. Мало того, что вы из-за меня останетесь голодной, так я еще…
— Давайте без комплексов. — Нежно очерченные крылья ее породистого тонкого носа нетерпеливо дрогнули. — И по возможности короче.
— Да не могу я короче, Наталья Андриановна! — Люсин выдал точно отмеренную дозу благородного негодования. — Я же не студент, не аспирант, который за консультацией к вам пришел по поводу каких-нибудь нейропептидов.
— В самом деле? — Она насмешливо раздвинула длинные ярко окрашенные губы, ощущая, как все чаще задерживается на них его неосознанный взгляд. — Аспиранту с такой темой я бы уделила значительно больше времени… Постарайтесь понять, что мне нелегко даются ваши расспросы.
— И мне тоже, — жестко отрезал Люсин, болезненно ощутив ее потаенную горечь. — Ведь я не робот. Невольно мучая человека, бередя его раны, нельзя остаться равнодушным, уж вы поверьте… Я не нуждаюсь в формальном внимании, Наталья Андриановна. Я жду от вас значительно большего. Полного соучастия, самоотверженного погружения, если хотите.