Собрание сочинений в 10 томах
Шрифт:
Там темно, сыро, мышами пахнет. Полз, полз – конца не видно, и вдруг полетел вниз, в тартарары. Встал, почесался и видит: вода бежит, и привязана у берега лодочка, – с малое корытце.
Сел мужичок в лодочку, отпихнулся, и завертелся, помчался – держи шапку.
Над головой совы и мыши летают, из воды высовываются такие хари – во сне не увидишь.
Наконец загорелся свет, мужичок пригреб к берегу, выпрыгнул на траву и пошел на ясное место. Видит – высоченное дерево шумит, и под ним, на семи шкурах, сидит звериный царь.
Вместо рук у царя – лопухи, ноги вросли в землю, на красной морде – тысяча
А кругом – звери, птицы и все, что есть на земле живого – сидят и на царя посматривают. Увидал мужичка звериный царь и закричал:
– Ты кто такой? Тебе чего надо?
Подошел мужичок, кланяется:
– Силешки бы мне, батюшка, звериный царь…
– Силу или половину?
– Осьмухи хватит.
– Полезай ко мне в брюхо!
И разинул царь рот, без малого – с лукошко.
Влез мужичок в звериный живот, притулился, пуповину нашел, посасывает.
Три дня сосал.
– Теперь вылезай, – зовет зверь, – чай, уж насосался.
Вылез мужичок, да уж не с локоток, а косая сажень в плечах, собольи брови, черная борода.
– Доволен? – спрашивает царь. – Выйдешь на волю, поклонись чистому полю, солнцу красному, всякому жуку и скотине.
И дунул. И подхватили мужика четыре ветра, вынесли к мосту, что у родного села.
Солнце за горку садится, стадо гонят, идут девки…
Подбоченился мужик и крикнул:
– Эй, Дунька, Акулина, Марья, Василиса, аль не признали?
Девки переглядываются.
А мужик тряхнул кудрями.
– Теперь, – говорит, – пир горой, посылай за свахой. Я теперь самого звериного царя меньшой сын.
Девки так и сели. А мужик выбрал из них самую румяную да на ней и женился.
Хозяин
В конюшне темно и тепло, жуют сено лошади, стукнет по дереву подкова, цепь недоуздка зазвенит или скрипнет перегородка – караковый почесался.
В узкое окно влезает круглый месяц.
Лошади беспокоятся.
– Опять подглядывает месяц-то, – ржет негромко вороной, – хоть бы козел пришел, [71] – все не так страшно.
– Козла «хозяин» боится, – сказал караковый, – а месяц сам по себе, его не напугаешь.
– Куда это козел ушел? – спросила рыжая кобыла.
– На плотину, в воду глядеть.
Кобыла храпнула:
– К чему в воду глядеть? Одни страсти.
– Страшно мне, – зашептал вороной, – месяц в окно лезет. Схватить его разве зубами?
71
…Хоть бы козел пришел… – По народным представлениям, домовой-дворовой, не взлюбивший ту или иную лошадь, мучает ее ночной порой, такой дворовой слушается лишь козла, которому уступает из страха.
– Не трогай, – ответил караковый, – захромаешь.
Кобыла жалобно заржала.
В конюшне – опять тихо. На сеновале возятся мыши.
Захрапел вдруг, шарахнулся вороной, копытами затопал.
– Смотрите, смотрите, месяц-то, – зашептал он, – и рога у него, и глаза.
Дрогнул караковый.
– А борода есть?
– И борода веником.
Караковый захрапел:
– «Хозяин» это, берегись.
Вдруг
Вороной стал как вкопанный, мелкой дрожью дрожит.
Рыжая кобыла легла со страха, вытянула шею.
Караковый забился в угол.
– Вороненький, соколик, – заскрипел «хозяин», – гривку тебе заплету, – боишься меня? А зачем козла звал?.. Не зови козла, не пугай меня… – и, с вывертом, с выщипом, ухватил вороного.
Вороной застонал.
– Стонешь? Не нравится? А мне козлиный дух нравится!.. Идем за мной.
Старичок отворил дверь и вывел за гриву вороного на двор.
– Голову-то не прячь, – скрипнул он и ущипнул за губу.
Вспрыгнул на холку, и помчались в поле.
Караковый подбежал к окну.
– Ну и лупят… пыль столбом… под горку закатились. Смотри-ка. На горку вскакнули, стали; «хозяин» шею ему грызет; лягается вороной; поскакали к пруду.
В конюшню вошел козел и почесался.
– Гуляешь, – крикнул козлу караковый, – а вороного «хозяин» гоняет.
– Где? – спросил козел басом.
– У пруда.
Опустил козел рога и помчался…
Перебежал плотину, стал – кудластый, и пошел от козла смрад – в пруду вода зашевелилась, и отовсюду, из камышей, из-под ветел, повылезла вся нечисть болотная, поползла по полю, где вороной под «хозяином» бился.
Заблеял козел.
И от этого «хозяин» на лошади, как лист, забился, ноги поджал.
Подползает нечисть, блеет козел.
Побился, покружился «хозяин» и завял, свалился с коня. Ухватили его лапы, потащили в пруд. А вороной, оттопырив хвост, помчался в конюшню. Прибежал в мыле, захрапел, ухватил сено зубами, бросил и заржал на всю конюшню:
– И как только я жив остался!
А спустя время пришел козел и лег в сено.
– Ноги у меня отнялись, – стонала рыжая кобыла.
Караковый положил морду на шею вороному, а козел чесался – донимали его блохи.
Синица
Утром рано, на заре, до птиц, пробудилась княгиня Наталья. Не прибираясь, – только накинула белый опашень, [72] – отомкнула дверь из светлицы и вышла на мокрое от росы крыльцо.
Ничего не жалел для Натальи, для милой своей хоти, [73] князь Чурил: выстроил терем посреди городища, на бугре между старых кленов; поставил на витых столбах высокое крыльцо, где сидеть было не скучно, украсил его золотой маковкой, чтобы издалека горела она, как звезда, над княгининой светлицей.
72
Опашень – летняя верхняя одежда, с короткими широкими рукавами; надевался сверх другой одежды.
73
Для милой своей хоти. – Хоть – любимая, жена, как в «Слове о полку Игореве»: «…и своя милыя хоти, красныя Глебовны, свычая и обычая» («Слово о полку Игореве». Л. «Советский писатель». Библиотека поэта. Большая серия, 1967, с. 48).