Собрание сочинений в 12 т. Т. 11
Шрифт:
– Ну, а я обещаю посылать тебе много покупателей, дружище Пох!
– воскликнул кондуктор.
– Спасибо, Брокс, заранее спасибо! Я от тебя другого и не ожидал. Зато какое место я тебе приготовил на пиру!
– Какое?
– Недалеко от новобрачной. Увидишь, как Зинаида еще будет красива в подвенечном платье, с миртовым венком на голове, с ожерельем на шее - подарком госпожи Иохаузен.
– Верю тебе, Пох, верю!… Такая хорошая женщина не может не быть красивой. Когда же торжество?
– Через четыре дня, Брокс, шестнадцатого числа… Вот почему я и говорю: поторопи
– Еще бы! Зинаида отказалась бы тогда от тебя!… - смеясь, ответил веселый кондуктор.
– Эх, какая это замечательная женщина! Будь я на двадцать лет старше, она и тогда пошла бы за меня!
Задушевный- разговор банковского артельщика с приятелем Броксом, смена лошадей, подкрепляемая каждый раз стаканчиком шнапса, делали свое дело, и путешественники быстро и незаметно оставляли за собой перегон за перегоном. Никогда рижская почтовая карета не катила с такой скоростью.
Пейзаж не менялся. Все те же необъятные равнины, откуда летом доносится крепкий запах конопли. Дороги, проложенные большей частью телегами и повозками, содержались неважно. Иногда приходилось ехать опушкой леса. Попадались все те же древесные породы: клен, ольха, береза и стонущие под порывами ветра ели. На дороге и в полях встречалось мало людей. Суровая на этих широтах зима только-только кончалась. Благодаря понуканиям Брокса карета неслась, нигде не задерживаясь, от села к селу, от деревни к деревне, от станции к станции. Опоздания не предвиделось. От ветра тоже большой беды не было, так как он дул в спину.
Когда меняли лошадей, банковский артельщик и кондуктор выходили поразмяться, но незнакомец ни разу не покидал своего места. Он только пользовался случаем, чтобы выглянуть наружу из дверцы кареты.
– Не больно он поворотлив, наш спутник!
– твердил Пох.
– Да, и не больно-то разговорчив!… - ответил Брокс.
– Не знаешь ли ты, кто это?
– Нет… Я даже не разглядел, какого цвета его борода!
– Придется ему все же открыть лицо, когда в полдень будем обедать на станции…
– Быть может, он такой же едок, как и говорун!
– возразил Брокс.
Сколько жалких деревушек повстречали они по дороге, прежде чем достигли села, где карета должна была остановиться в обеденный час. Сколько захудалых хижин, ветхих бедных лачуг с покосившимися ставнями, с зияющими щелями, куда врывался суровый зимний ветер, промелькнуло по пути! А между тем лифляндские крестьяне - крепкий народ: мужчины с жесткими всклокоченными волосами, женщины в лохмотьях, босые дети с перепачканными руками и ногами, как у беспризорного скота. Несчастные мужики! Летом они страдают в своих лачугах от жары, зимой - от холода и в любое время от дождя и от снега. Что же сказать о их пище? Черный хлеб с мякиной, слегка смоченный конопляным маслом, ячменная и овсяная похлебка и лишь изредка кусочек сала или солонины! Что за жизнь! Но они привыкли к ней и не знают, что такое роптать. Да и что толку роптать?…
В час пополудни во время остановки путешественники нашли довольно приличную харчевню, где им подали
Что касается другого пассажира, то обед, казалось, не изменил его угрюмого нрава. Он велел подать себе отдельно в темном углу харчевни и лишь чуть-чуть приподнял капюшон, так что можно было заметить клочок седеющей бороды. Напрасно банковский артельщик и кондуктор пытались его разглядеть. Поел он поспешно, ничем не запивая, и задолго до остальных вернулся на свое место в карете.
Поведение незнакомца возбуждало любопытство его спутников, в особенности Поха, весьма раздосадованного тем, что ему не удалось выжать из этого молчальника ни одного слова.
– Мы так и не узнаем, кто этот человек?… - спросил Пох.
– Я тебе скажу, кто он, - ответил Брокс.
– Ты его знаешь?
– Да! Это пассажир, заплативший за проезд, с меня и этого достаточно.
Еще не было двух, когда тронулись снова в путь, и карета быстро покатила по дороге.
– Эй, вы, голубчики! Вперед, ласточки!
– ласково прикрикнул ямщик, и под щелканье его кнута лошади помчались во всю прыть.
Должно быть, запас новостей Поха истощился, так как беседа его с кондуктором становилась все более вялой. Да и отяжелел он, видно, после плотного обеда. Голова его была затуманена парами водки, и он вскоре начал клевать носом, как говорят о человеке, одолеваемом сном, когда голова его болтается из стороны в сторону. Не прошло и четверти часа, как Пох погрузился в глубокий сон. Должно быть, в грезах ему являлся милый образ Зинаиды Паренцовой.
Между тем погода ухудшалась. Тучи опускались все ниже к земле. Карета к этому времени въехала на болотистую равнину, весьма мало пригодную для прокладки проезжей дороги. По зыбкой земле струились многочисленные ручейки, которыми изборождена северная часть Лифляндии. В топких местах пришлось устлать дорогу кое-как обтесанными бревнами. Проезд в карете по едва пригодной даже для пешехода дороге был очень труден. Многие из этих плохо уложенных бревен, лишь одним концом упиравшихся в землю, шатались и раскачивались под колесами кареты, скрипевшей, как старое железо.
В таких условиях ямщик и не думал подгонять тройку. Из -предосторожности он ехал медленно, то и дело подбадривая лошадей, которые спотыкались на каждом шагу. Так сделали несколько перегонов, удачно избежав каких-либо поломок. Но лошади приходили на станции измученными, и требовать от них быстрой езды было невозможно.
В пять часов вечера небо заволокло тучами, и стало темнеть. Чтобы не сбиться с дороги, еле видной среди болот, ямщик должен был напрячь все свое внимание. Лошади, не чувствуя твердой почвы под копытами, фыркали и шарахались во все стороны.