Собрание сочинений в 14 томах. Том 2
Шрифт:
Фроне пришла фантазия вспомнить все, что делал Корлисс в эти три знаменательных дня. Образ же другого человека, которого ей даже не хотелось называть по имени, она умышленно отстранила от себя. С ним было связано нечто страшное, что ей рано или поздно предстояло пережить. Она всячески отдаляла эту минуту. Она была надломлена духовно, все тело ее ныло, и любое напряжение воли казалось ей сейчас чем-то ужасным. Приятнее было думать даже о Томми, о Томми с языком змеи и сердцем зайца. И она дала себе слово, что вдова и дети в Торонто не останутся забытыми, когда Север будет выплачивать дивиденды Уэлзам.
Сухая ветка ивы треснула под чьей-то ногой.
– Вы не поздравили меня с чудесным спасением, – начал он весело. – Но вчера вечером вы, вероятно, чувствовали себя смертельно усталой; Я знаю это по себе. А вы еще, кроме того, перенесли это ужасное путешествие в лодке.
Он украдкой наблюдал за ней, стараясь угадать ее настроение и отношение к нему.
– Вы героиня, Фрона! – пылко сказал он. – Вы спасли не только почтальона, но и меня, добившись перерыва в заседании суда. Если бы в первый день был допрошен еще один свидетель, я был бы повешен задолго до появления Гоу. Славный малый, этот Гоу! Жаль, что он умрет.
– Я очень рада, что могла вам помочь, – ответила она, раздумывая над тем, что бы еще сказать.
– И меня, конечно, следует поздравить…
– С этой историей вас вряд ли стоит поздравлять, – быстро сказала она, глядя ему прямо в глаза. – Я рада, что это так кончилось. Но неужели же вы ждете от меня поздравлений?
– А-а! – протяжно оказал он. – Я вижу, куда вы клоните. – Он добродушно улыбнулся и приготовился сесть рядом с ней, но она не подвинулась, чтобы уступить ему место, и он остался стоять. – Я все могу объяснить. Если вы насчет женщин…
Фрона, нервно сжимавшая свои руки, при этих словах расхохоталась.
– Женщин? – спросила она. – Женщин? Не будьте смешным, Грегори!
– По тому, как вы защищали меня на суде, – начал он с упреком, – я думал…
– Ах, вы ничего не понимаете! – сказала она безнадежным тоном. – Вы ничего не понимаете. Посмотрите на меня, Грегори. Может быть, вы поймете. Ваше присутствие тяготит меня. Ваши поцелуи меня оскорбляют. Память о них заставляет меня краснеть, и мои губы кажутся мне нечистыми. Почему? Вы думаете, из-за женщин, о которых говорилось на суде? Как вы меня плохо знаете! Сказать вам, почему?
С берега донеслись мужские голоса и плеск воды. Она быстро взглянула туда и увидела, что Дэл Бишоп ведет плот против течения, а Корлисс на берегу трудится над буксирным канатом.
– Сказать вам, почему, Грегори Сент-Винсент? – повторила она. – Сказать вам, почему ваши поцелуи унизили меня? Потому что вы нарушили веру в пищу и кров. Потому что вы пользовались гостеприимством человека, а потом смотрели, как он погибает в неравной борьбе, и не шевельнули пальцем. Я предпочла бы, чтобы вы умерли, защищая его; тогда о вас осталась бы добрая память. Я даже предпочла бы, чтобы вы сами убили его. Это было бы доказательством того, что в ваших жилах течет кровь.
– И это вы называете любовью? – воскликнул он насмешливо; в нем начал пробуждаться его бес. – Хороша любовь! Нечего сказать! Боже, чему только нам, мужчинам, не приходится учиться!
– А я думала, что вы уже научились всему, – ответила она, – что вас научили другие женщины.
– Что вы собираетесь делать? – спросил он, не обращая внимания на ее слова. – Вам придется считаться со мной. Я не позволю вам безнаказанно бросить меня. Я этого не допущу, предупреждаю вас. Вы совершили несколько очень смелых поступков, которые погубят вашу репутацию, если они станут известны. У меня есть уши. Я не спал.
Она посмотрела на него с холодной улыбкой, в которой были жалость и насмешка. Это окончательно взбесило его.
– Я лежу на обеих лопатках, надо мной можно глумиться, меня можно жалеть! Но я обещаю вам, что потяну вас за собой. Мои поцелуи вас унизили, да? А что же вы тогда испытали в Счастливом Лагере, по дороге от реки Дайи?
Как бы в ответ на его слова к ним подошел Корлисс, размахивая буксирным канатом.
Фрона приветственно протянула ему руку.
– Вэнс, – сказала она, – почтальон доставил отцу важные известия, настолько важные, что он должен уехать обратно. Он отплывает после обеда с бароном Курбертеном на «Бижу». Не отвезете ли вы и меня в Доусон? Я хочу уехать туда немедленно, сегодня же.
– Он… он… навел меня на мысль о вас… – робко добавила она, указывая на Сент-Винсента.
Зов предков
(перевод М. Абкиной)
I
К первобытной жизни
Древние бродячие инстинкты
Перетирают цепь привычки и веков,
И, просыпаясь от глубокой спячки,
Вновь дикий зверь выходит из оков.
Бэк не читал газет и потому не знал, что надвигается беда – и не на него одного, а на всех собак с сильными мышцами и длинной, теплой шерстью, сколько их ни было от залива Пюджет до Сан-Диего. И все оттого, что люди, ощупью пробираясь сквозь полярный мрак, нашли желтый металл, а пароходные и транспортные компании раструбили повсюду об этой находке, – и тысячи людей ринулись на Север. Этим людям нужны были собаки крупной породы, сильные, годные для тяжелой работы, с густой и длинной шерстью, которая защитит их от морозов.
Бэк жил в большом доме, в солнечной долине Санта-Клара. Место это люди называли «усадьбой судьи Миллера». Дом стоял в стороне от дороги, полускрытый за деревьями, и сквозь ветви виднелась только веранда, просторная и тенистая, окружавшая дом со всех сторон, К дому вели посыпанные гравием дорожки, они вились по широким лужайкам под стройными тополями, ветви которых сплетались между собой. Территория за домом была еще обширнее. Здесь находились большие конюшни, где хлопотала добрая дюжина конюхов и их подручных, тянулись ряды увитых диким виноградом домиков для прислуги и строго распланированная сеть всяких надворных построек, а за ними зеленели виноградники, пастбища, плодовые сады и ягодники. Была тут и насосная установка для артезианского колодца и большой цементный плавательный бассейн, где сыновья судьи купались каждое утро, а в жаркую погоду и днем.
И все это обширное поместье было царством Бэка. Здесь он родился, здесь прожил все четыре года своей жизни. Конечно, были тут и другие собаки. В таком большом поместье их не могло не быть, но они в счет не шли. Они появлялись и исчезали, жили в тесных конурах или влачили незаметное существование где-то в глубине дома, вот как Тутс, японский мопсик, или Изабель, мексиканская собачка совсем без шерсти, нелепые существа, которые редко высовывали нос на вольный воздух и появлялись в саду или во дворе. Кроме того, была в усадьбе целая компания фокстерьеров – десятка два, не меньше, – и они грозно лаяли на Тутса и Изабель, когда те смотрели на них из окон, находясь под защитой армии служанок, вооруженных половыми щетками и швабрами.