Собрание сочинений в 15 томах. Том 9
Шрифт:
Анна-Вероника не знала о печатных работах своего учителя; превосходство мисс Гэрвайс ее слегка раздосадовало. Впоследствии, прочитав статью, о которой шла речь, она нашла ее замечательно хорошо написанной и весьма убедительной. Кейпс с его ясным, логическим мышлением обладал даром писать легко и просто, и когда она следила за его мыслями, у нее появлялось такое ощущение, будто она что-то разрезала новым, острым ножом. Ей захотелось еще почитать его, и в следующую среду она отправилась в Британский музей, где занялась поисками его статей в научно-популярной периодике и исследований в различных толстых научных журналах. Научные статьи, если только в них не идет речь о каких-либо из ряда вон выходящих теориях, обычно по своему стилю неудобочитаемы, поэтому Анна-Вероника пришла в восторг, обнаружив в научных статьях Кейпса ту же простоту, уверенность и ясность, что и в статьях для широкого читателя. Она еще раз вернулась к ним, и в глубине ее сознания созрело твердое решение по примеру мисс Гэрвайс при первом удобном случае сослаться на них.
Возвратившись вечером домой, Анна-Вероника с удивлением подумала о том, чем она занималась всю вторую половину дня; это доказывало, по ее мнению, что Кейпс действительно очень интересный человек.
И она стала размышлять о Кейпсе. Ее поражало, почему он такой особенный, непохожий на других мужчин. Ей тогда еще не пришло на ум объяснить это тем, что она влюбилась в него.
А все же Анна-Вероника очень много думала о любви. Преграды, возведенные в ее душе застенчивостью и привитыми понятиями, постепенно рушились. Окружающая обстановка поддерживала ее склонности и помогала идти против традиций семьи и воспитания, подготавливая девушку к смелому принятию реальной жизни. Рэмедж множеством ловких намеков подводил Анну-Веронику к пониманию того, что проблема ее личной жизни является только частным случаем и неразрывно связана с основным вопросом жизни женщины вообще и вопрос этот – любовь.
– Молодой человек вступает в жизнь, спрашивая, как он может получше устроиться, – говорил Рэмедж, – а женщина, вступая в жизнь, инстинктивно вопрошает, как ей лучше отдаться.
Она решила, что это удачный афоризм, но он проник в ее сознание своими щупальцами и стал влиять на ее образ мыслей. Биологическая лаборатория, рассматривавшая жизнь как процесс спаривания, размножения и отбора и снова спаривания и размножения, казалось, только обобщала это утверждение. А разговоры людей, подобных мисс Минивер и Уиджетам, всегда напоминали корабль, укрывавшийся в непогоду на подветренном берегу любви.
– Целых семь лет, – говорила себе Анна-Вероника, – я старалась даже не думать о любви… Я приучала себя относиться с подозрением ко всякой красоте.
Теперь она разрешила себе смотреть на вещи прямо. Провозгласила для самой себя свободу:
– Этот страх – чепуха, косноязычная болтовня! Завуалированная жизнь – рабство. С таким же успехом можно было остаться в Морнингсайд-парке. Любовь – главное дело жизни, любовь для женщины – основное событие и поворотный пункт, она вознаграждает за все другие ограничения, а я трусиха, как и все мы, с робким, скованным умом, и так будет до тех пор, пока любовь не застигнет меня врасплох!..
И черт меня побери, если я отступлю!
Но свободно рассуждать о любви она не могла, несмотря на все свои порывы к раскрепощению.
А Рэмедж как бы вечно кружил вокруг да около запретной темы, нащупывая благоприятную возможность, которую она, сама не зная почему, не предоставляла ему. Инстинктивно она не шла на это; приняв наконец решение не быть «дурой» и чересчур щепетильной, Анна-Вероника все же, как только он становился слишком смелым, переходила на строго научный, безличный, почти что энтомологический язык: с каждым его замечанием она обращалась так, словно это была бабочка, которую накалывают на булавку, чтобы лучше рассмотреть. В биологической лаборатории этот способ считался безошибочным. Но молодая девушка все сильнее возмущалась своим духовным аскетизмом. Перед ней человек с большим жизненным опытом, ее друг, который, несомненно, интересовался этим важным вопросом, он хотел поделиться с ней своими знаниями! Почему же ей не держаться с ним просто? Почему бы не приобщиться к его опыту? Человеку и так нелегко даются познания, а сомкнутые уста и запертые мысли усложняют все это еще во много раз.
Она решила хотя бы в одном вопросе преодолеть застенчивость и однажды вечером заговорила о любви и о сущности любви с мисс Минивер.
Но ответы мисс Минивер ее совершенно не удовлетворили. Мисс Минивер повторяла фразы миссис Гупс.
– Передовые люди, – произнесла она с видом человека, познавшего истину, – стремятся обобщить любовь. «Тот горячее молится, кто горячее любит. И это правда для всего на свете – великого и малого». Что касается меня, мой удел – преданность.
– Да, но мужчины? – отозвалась Анна-Вероника, решившись. – Разве вы не хотите мужской любви?
Обе несколько секунд хранили молчание, шокированные самим вопросом.
Мисс Минивер сквозь очки почти грозно посмотрела на своего друга.
– Нет! – выговорила она наконец, и что-то в ее голосе напомнило лопнувшую струну теннисной ракетки.
– Я прошла через это, – добавила она после паузы.
Потом заговорила с расстановкой:
– Я никогда еще не встречала мужчины, интеллект которого внушал бы мне уважение.
Анна-Вероника задумчиво взглянула на нее и решила настаивать из принципа.
– А если бы встретили? – спросила она.
– Не могу себе представить, – ответила мисс Минивер. – И подумайте, подумайте, – ее голос упал, – об ужасающей грубости!..
– О какой грубости? – спросила Анна-Вероника.
– Но, дорогая моя Ви! – Она говорила еле слышно. – Разве вы не знаете?
– О, я знаю…
– Тогда… – Она густо покраснела.
Но Анна-Вероника игнорировала смущение своей приятельницы.
– А не обман ли все это относительно грубости? Я имею в виду женщин, – сказала Вероника. После короткой передышки она решила продолжать: – Мы уверяем, будто тело безобразно. А на самом деле это самая прекрасная вещь на свете. Мы уверяем, будто никогда не думаем обо всем том, что создало нас такими, какие мы есть.
– Нет! – воскликнула мисс Минивер со страстью. – Вы ошибаетесь! Я и не подозревала у вас таких мыслей. Тело! Тело! Оно ужасно. Мы души. Любовь – чувство более высокого плана. Мы не животные. Если бы я когда-нибудь встретила мужчину, которого смогла бы полюбить, то любила бы, – ее голос снова упал, – платонически. – Стекла ее очков блеснули. – Совершенно платонически, душой душу.
Она повернулась лицом к огню, крепко стиснула себе локти, пожала узкими плечами.
– Тьфу! – произнесла она.
Анна-Вероника смотрела на нее и удивлялась.
– Не нужно нам мужчин, – продолжала мисс Минивер, – нам не нужны их насмешки и громкий хохот. Пустые, глупые, грубые скоты. Да, скоты! Они и с нами все еще ведут себя, как скоты. Может быть, наука когда-нибудь позволит нам обходиться без них. Я имею в виду женщин. Самцы нужны не каждому живому существу. У некоторых нет самцов.