Собрание сочинений в 15 томах. Том первый
Шрифт:
Поважали.
14
Не дорого начало, а похвален конец.
Вскорости после свадьбы подвели Михаила под воинский всеобуч.
Отлучался всего на полтора каких месяца.
Строго-настрого наказал дедьке Анике в заботе глядеть за мной.
У дедьки только и хлопот. Проснётся затемно, выберет мне в запас гулячую, свободную, ложку понарядней и зараньше, покуда у стола ещё никого нету, кличет:
– Нюронька! А поть-ко, поть-ко завтрикать-та. Поть-ко… А то Минька-та как нагрянет и ну с меня грозный спрос спрашивать: «А что ж ты тута за Нюронькой-та не ухаживал-та? А что ж ты не кормил-та нашу Нюроньку-та?»
Сплошь обсыпят, обсядут стол двенадцать душ. Только ложки гремят-сверкают молоньями. А я – не смею…
Вот убрали все борщ.
Мясо
Дедька Аника стукнет ложкой по той чашке. Скомандует:
– А ну таскай, кому что попадётся!
К середине стола, к чашке с мясом, со всех боков потянулись руки.
Исподлобья вижу: ложки сомкнулись над чашкой. Чашки нипочём не видать уже. Над ней словно цветок из расписных ложек.
Я взглядываю на эту живую чудную картинку, улыбаюсь про себя и… боюсь ложку поднять. Думаю, да как это я потащу то мясо, коль меж других не продёрну ложку свою к чашке? Даже сейчас руки трясутся, когда вспомню, как это мясо таскать.
Дедька Аника смотрит, смотрит да и свалит мне сам кусоню мяса в ложку.
Я ещё больше не смею. Подумают, во прынцесса, во царевна-лебедь! Всё выжидает, пока ей положат. Сама, видите, не может…
Наявился Михаил. У дедьки радости ворох:
– Сдаю твою жону в полности-невредимости… Сам потчевал-та Нюроньку! Во-отушко!..
На другой день израна – солнце уже отлилось от земли локтя так на два – засобирались наши в храпы [138] за боровиками (боровик – всем грибам генерал!) да за груздями.
Умывался Михаил. Я сливала ему.
И надумала попроситься поехать с ними. Отказ не обух, шишек на лбу не будет!
– Возьмите и меня, – шепнула я. – Хоть на леса на ваши погляжу.
138
Храпы – глухой лес.
Михаил отцу:
– Тя-ать! Можа, в нашу компанию впишем и Нюрушку? Уж больно жалобисто просится.
Свёкор весь так и спёкся. Перестал обуваться. Примёр на том моменте, когда услышал мою просьбу: на весу держит за сапожные ушки выставленную ногу.
Всё никак не мог и слова вымолвить.
– Нюронька! – наконец взмолился свёкрушка. Извинительный голос так и вьётся птахой. – Милушка! Сирень ты моя духовитая! Да рази я тебе ворог? Супостатий какой? Где речь про тебя, я завсегдашно твою руку тяну. Повсегда с тобоюшкой всесогласный… Я со всей дорогой душой!.. Токо… А ну заблудишься? А ну заведё тебя дед лешак куда в глухоманку к босому к старику?..
– К кому? К кому? – удивилась я.
– Босыми стариками у нас навеличивают медведушек, – пояснил Михаил.
– Медведушки у нас не с кошку. С избу! – стращал свёкор. – Идёшь лесом, а кустарики с корня повыдернуты. Косматый сергацкий барин грелся. Во-она как! Это мы с Минькой попадись ему, так он отвернётся, обхватит свою башню лапищами да в тоске в звериной и плюнет. Таких мешков с говном скоко перевидал он на своём веку! А вот совстреться ты, небоглазка, с им, лесной архимандрит извнезапу и задумается кре-епенько. А плотно подумает-подумает медведка-думец и не упустит живую. Ну на кой нам такой уварок?! В жизни, Нюронька, всего хватишь… Кру-уто тут нам поддувало. Беды кульём валились… Поскупу жили-были… И голоду ухватили, и холоду… Нуждица крутила нами, как худым мешком. Мы никовда не шумели капиталами. Это уже при тебе единый разушко шумнули… С ярманки… Можь, при тебе побегим?.. Разбежимсе жить в гору?.. А?.. А ты… Не-е-е! Нюрочка, сладкая дочушка огнезарная, не входи во гнев. Не возьмём ломать грибы… Да без тебя, да без твоих кисеек всему нашему дому карамбец. С рукой по миру лети!.. Уж ты лучша сиди вяжи. Оно всем нам будет и спокойней, и подходней [139] .
139
Подходно – выгодно.
Ну что тут скажешь?
Подкорилась я. Бросила проситься.
На прощанье свёкрушка благодарно обогрел меня тёплым, детским взглядом, и подались наши мужики в лес.
А я со спицами села к окошку поджидать их.
Стаял уже день.
Солнце пало за толпу унылых толстых облаков – на ночь согнал ветер домой, к низу неба, – а наших всё нет.
Разве можно тако дибеть? [140] Не накрыла ль беда там какая?
Нету моей моченьки сидеть выжидать.
140
Дибеть – долго задерживаться.
Спицы валятся из рук.
«Пойду… Пойду встрену…»
Откинула вязанье и только за калитку – про них речь, а они навстречь!
Весёлые. Видать, с прибытком.
Ну да. С прибытком.
Полный возок уже закрытых кадушек!
Грибы сразу же там, в лесной речонке, мыли. Солили. Пять насолили кадушек.
Составил их с возка Михаил.
Потом подаёт мне ладненький такой бочоночек с мёдом и подольщается:
– Это тебе мой тёзка-косолапка, сам Михайло Иваныч передали.
– Спасибо тёзке и тем хозяевам, у кого укупили по дороге.
Хмыкнул Михаил. Ничего не сказал.
Только обмахнулся. Утёр пот со лба.
– Мда-а, – промолвил минуту упустя. – Чай с мёдом пить легко. Да никто не нанимает…
А привёз он мне ещё волоцких орехов-последушек. Сами выпали. Последние. Осень на дворе.
Даёт и вздыхает:
– Вот, Нюра, ещё чего тебе в гостинец добрый медведка прислал.
– Ещё раз спасибко медведке.
– А мне?
– Прислал-то медведка!
– Прислать-то прислал. А лазил-та под деревьями я. По одному сбирал…
15
По родине и кости плачут.
Какой ни желанной была я в Крюковке, а не случалось, пожалуй, и дня, чтобушки не плакала я по дому по своему.
Сижу, слезокапая, жалуюсь про себя спицам:
«Калина с малинойРано расцвела,На ту пору-времечкоМать дочку родила.С умом не собралася,Замуж отдалаВ чужую сторонушку,В дальние края.Чужая сторонушкаБез ветра сушит,Чужие отец с матерьюБез вины бранят,Посылают меня, девицу,В холод за водой.Нейду я, девица,В сад за водой:Зябнут мои ноженькиНа снежке стоять,Прищепало рученькиВедрицы держать.У родимой маменькиЯ три года не была,На четвёртый годочекСлетаю пташкой я.Сяду в сад на веточку,Громко запою,Родимую маменькуОт сна разбужу.Заслышала маменькаМой-то голосок:«Не моё ли дитяткоПесенку поёт?Не моё ли благословенноеНазолушку [141] мне даёт?»141
Назола – грусть, тоска.