Собрание сочинений в 19 томах. Том 14. Заря богов. Дневники Зевса
Шрифт:
Любой момент, который касается сущности жизни, естественным образом трагичен, потому что все во Вселенной рождается из взаимного, неудержимого притяжения двух сил, которые, соединившись, воспламеняют друг друга, создают третью силу и сгорают в ней. Но в то же время нет ни настоящей страсти, ни радости жизни, кроме как в подобном горении и ради него.
В этом и Число, и Судьбы; в этом они изначально и проявились.
Однако Крон, подобно вам, жаждал лишь беспрестанных радостей горения, но сам не желал сгорать при этом.
Ваши самые вдохновенные мудрецы говорили: «Того, кто принимает веления Судеб, боги
Моя мать, прекрасноволосая Рея, не одну эру прожила в страхе. Постоянно беременная, постоянно оплакивающая предыдущего ребенка и трепещущая за того, которого ей предстояло родить, она терпела объятия своего брата с ужасом и отвращением. И то, что она является владычицей мира, было ей тогда слабым утешением.
Вынашивая меня, мать обратилась за советом к Земле, и та соблаговолила узнать в жалобах своей дочери те же претензии, что предъявляла к собственному супругу.
Следует уточнить, что Гея значительно изменила свое отношение к Крону с тех пор, как он воцарился. Она упрекала сына за то, что тот плохо распоряжается властью, к которой она его вознесла, называла неблагодарным, потому что он, дескать, не всегда проявляет достаточное почтение к ней, хотя многим обязан. О тиранические матери, любящие в своих детях только самих себя, готовые на все, вплоть до преступления, лишь бы через них обеспечить свое превосходство, вы пытаетесь навредить своим детям, как только они ускользают из-под вашей власти! Сколько же агриппин в вашем роду!
Тем, что мне посчастливилось увидеть свет, я обязан ненависти матери к сыну.
Уловка, что подсказала Земля своей дочери Рее, может показаться не самой хитроумной; было дерзостью вообразить, будто столь грубый прием удастся.
Почувствовав, что роды близко, моя мать, закутавшись в покровы ночи, перенеслась на остров Крит и родила меня в глубине пещеры. Потом, утром, она отломила от горы огромный камень, обмотала его пеленками и, вернувшись домой, протянула сверток своему супругу, изобразив безутешную покорность. В тот момент мой отец, рассеянный из-за своих неудач, в который раз поносил циклопов. Он схватил спеленутый камень и одним духом проглотил, не заметив подлога.
Чтобы скрыть меня от глаз Крона, если у того вдруг возникнут подозрения, мать подарила мне возможность родиться в человеческом теле, которое ближе всего природе богов и которое позволяет раскрыться нашим дарованиям. Издали меня вполне можно было спутать с человечьим детенышем.
Итак, я был спасен. Велениям Судеб предстояло свершиться.
Позже, уже проявившимся богом, я никогда не забывал своего первого воплощения, всегда был отмечен им. Владыка богов, вольный явиться в любом обличье по своему усмотрению, я охотнее всего выбирал ваше, чтобы исполнить свои задачи, испытать свои горести и радости. Я бог человека, не забывайте об этом.
Крит. Гора Юхтас. Пещера Психро
То, что я буду рожден на Крите, было предначертано. Мое изображение, видимое далеко с моря, существует там издавна, с начала времен, возвышаясь над островом. Моряки вам его покажут, оно прямо по курсу, если, подплывая с севера, вы собираетесь пристать в Ираклионе. Вы также
Моего тела не видно; оно не извлечено из толщи камня и времени. Только голова вырисовывается на фоне неба — огромный, словно спящий профиль. Мои глаза закрыты. Нос не уныло загнут книзу, но с округлым кончиком, чувственный и поднятый к небесам. Окладистая, ухоженная борода обрамляет губы и мягко стелется по пологому склону к ближайшим горам.
Это Уран велел сторуким высечь изображение, чтобы любоваться ликом своего еще не рожденного внука, грядущего повелителя богов, и чтобы он однажды был узнан людьми. Вот почему с начала моего правления эта гора называется также Зевсовой Головой.
Я люблю Крит и по-прежнему благодарен ему. Его золотистая земля, покрытая мехом диких трав, долгие месяцы томящаяся от зноя, напоминает мне своим оттенком лоно рыжеволосой красавицы, лежащей на солнце.
В эпоху Тельца я одарил этот остров сотней процветающих городов и наставил на путь знания; я сделал его царей могущественными властителями и поселил их в удивительных дворцах; я наделил его художников гением создавать образы, что до сих пор остаются неиссякаемым источником для размышлений. Крит — звено между вашими воспоминаниями и вашими надеждами. Я привел туда превосходного зодчего Дедала, изобретательного Дедала — и плавщика меди, и скульптора, и прилежного инженера. Именно там он соорудил для себя и своего сына крылья. Именно там, на моем родном Крите, ваш род обрел возможность летать.
Пещера, где я родился, прячется на крутолобых высотах горы Дикта, над селением Психро. Богам легко туда спуститься, а вот человек взбирается с трудом, сквозь колючие заросли, по едва проходимым тропинкам, где камни срываются из-под копыт мулов. Лето источает там запах диких трав, а воздух всегда немного дрожит, будто колеблемая ветерком завеса.
Это мое первое святилище, но приходят к нему лишь редкие паломники.
В пещере царит липкая сырость. Камень слезится, оплакивая время, застывающее в длинных, словно гигантские клепсидры [2] , сталактитах, известняковых колоннах этого вечного, сотворенного природой храма. Проникая через расщелину, солнечный луч проливает рассеянный свет на зеленоватый свод. Надо спускаться, спускаться и спускаться — на две тысячи пядей — в непроглядную ночь земли.
2
Клепсидры — прибор для измерения времени у древних.
Кто возьмет в руку восковой огарок и с дрожащим огоньком ступит на эти глыбы, служившие опорой моей колыбели, тот пройдет по миру более твердым шагом.
Кто углубится в этот мрак, тот по возвращении различит в свете новую ясность.
Кто погрузится в это абсолютное безмолвие, тот отныне в любом шуме сумеет расслышать мой голос.
Кто омоет лицо в темной, таинственной, маточной воде из глубины пещеры, тот обнаружит, возрождаясь в себе самом, новые и верные желания и будет наставлен на путь истинный.