Собрание сочинений в 19 томах. Том 5. Сладострастие бытия
Шрифт:
– Я бы очень хотела знать! – воскликнула Тереза.
– Чуть потише, девочка моя, пожалуйста, – сухо сказала мадемуазель де Мондес.
– Я бы очень хотела знать, мадемуазель, кто копался в моих вещах.
– Это я, Тереза. У меня нет привычки таиться, – ответила старая дева. – И я сделала это в ваших же собственных интересах, прежде чем известить полицию насчет браслета мадам Минни. Так что, если вы сделали глупость, еще не поздно покаяться.
– Так меня здесь держат за воровку?
– Потише, – отрезала мадемуазель де Мондес, указывая на дверь. – Аббату незачем об этом
Смуглое лицо, взгляд, отягощенный гневом, растрепавшаяся прядь с зеленым гребешком на конце – Тереза, не выдержав, сорвалась:
– Меня тут держат за воровку, другого слова нет. Ну что ж, раз так, не вижу, почему я должна молчать.
– Ну разумеется, Тереза, если у вас есть что сказать, скажите.
Тереза набрала воздуху в грудь и секунду поколебалась.
– Вместо того чтобы искать дурное там, где его нет, мадемуазель лучше бы посмотрела туда, где оно есть… Это я обесчещена… уже четыре месяца, как обесчещена. Даже заметно становится, – выдохнула она, сорвав передник в качестве доказательства.
Перед этим неожиданным признанием первая реакция мадемуазель де Мондес была довольно удивительна.
– Но как это с вами случилось, девочка моя, раз у вас нет выходного дня? – спросила она.
– Для этого выходить не обязательно.
– Как? Вы впустили мужчину в дом? Так он и есть вор, ну конечно! – вскричала мадемуазель де Мондес, для которой пропажа браслета оставалась главной заботой.
– Да нет же, мадемуазель, никого я не впускала. Это господин Лулу… Господин Лулу мне это сделал… Ну вот, я и сказала! – разразилась рыданиями Тереза.
Неделями, пожираемая тревогой и горем, она молчала из страха, что ее прогонят. «Я не могу вернуться домой в таком состоянии, показать свой срам всей деревне. Отец не примет меня под своим кровом». Рассветы стали для нее мучением. «Сегодня же утром поговорю с господином графом; делать нечего, скажу ему… Хотя нет, скорее господину Лулу скажу. В конце концов, это его вина. Господи, что же со мной будет?» И опять день проходил, а она ничего никому не говорила, и приближалось время, когда признание заменит очевидность.
Но из-за обвинения в воровстве, да еще в такой момент, ее кровь вскипела, придав недостающее мужество. Теперь, освободившись от своей тайны, она плакала в три ручья. Блестя отлакированным слезами лицом, хлюпая носом и сотрясаясь грудью, убежала на кухню. Дверь кабинета приоткрылась.
– Что тут происходит? – кротко спросил все слышавший каноник.
– Ничего, друг мой, совершенно ничего, – поспешно ответила мадемуазель де Мондес, вытянув руки. – Служанка опять сделала глупость. – И закрыла дверь.
Мадемуазель де Мондес, которая провела жизнь, изобретая всякие драмы, чтобы добавить себе значительности, совершенно растерялась, когда разыгралась настоящая драма. Почувствовав, что ее шатает, села на стул в буфетной и подумала, что самым необходимым для нее в такой момент были бы несколько капель мятного алкоголя на кусочек сахара, если бы в доме был сахар.
Потом, немного оправившись,
Шантаж и клевета – вот, без сомнения, с чем они столкнулись. Впрочем, девица без правил, способная украсть браслет, могла с таким же успехом заняться шантажом – все сходилось. И мадемуазель де Мондес тотчас же поднялась на четвертый этаж, чтобы расспросить госпожу Александр.
Ответы консьержки – увы! – отняли у мадемуазель де Мондес всякую иллюзию.
– Поселить вот так, дверь в дверь, молодого парня и девушку, это обязательно должно было случиться. Я-то видела, к чему все идет, да и слышала тоже, ночью, не в обиду вам будь сказано. И должна заявить, что Тереза…
– Это ведь она соблазнила моего внучатого племянника своими бесстыжими ухищрениями?
– Э, вот уж нет, мадемуазель, совсем наоборот. Она как могла защищалась. Но месье Лулу, знаете, был довольно напорист. День за днем, вот малышка и вошла во вкус. В ее возрасте это понятно. И к тому же она корсиканка. У них там кровь горячая.
– И почему же вы меня не предупредили, мадам Александр?
– А! Это уж не мое дело, мадемуазель. Мне и без того работы хватает с господином графом, который бросает свой мусор и засохшие семечки во двор, после того как я закончила подметать, и, потом, все эти хлопоты с домом, с лестницами, с почтой и всем прочим. У каждого свои дела, разве не так? Будь это кто другой, не месье Лулу, еще бы ладно. Но тут…
– Вот мы и влипли, – сказала мадемуазель де Мондес.
– Это уж точно, – поддакнула госпожа Александр с искоркой удовольствия в глазу. – Тем более что Тереза сейчас очень нервная. Такое само собой не рассосется, точно вам говорю.
Графиня Минни явилась около шести часов с половиной, порозовевшая, с встопорщенным фазаньим пером на фетровой шляпе. Вернувшись из Обаня, она успела заглянуть к Дансельмам, а также еще кое-куда, о чем не говорила. Казалась совершенно расслабившейся.
– Ну что ж, знаете, тетя Эме, – сказала она, – теперь я уверена, что браслет был на мне, когда я вернулась вчера вечером. И я начинаю разделять ваше мнение. Должно быть, это Тереза.
– Бедняжка Минни, у меня для тебя есть новость получше, – вздохнула мадемуазель де Мондес. – Ты станешь бабушкой.
Граф и графиня де Мондес едва виделись и практически не разговаривали. Не то чтобы меж ними была когда-либо размолвка или настоящая распря. За двадцать пять лет брака они не устроили ни единой ссоры, и во время своих редких обязательных встреч на лестнице, в коридоре собственных апартаментов или за столом каноника обращались друг к другу с крайней учтивостью. Просто их связи распались, и они стали друг другу более чужими, чем если бы никогда друг друга не знали.