Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1
Шрифт:
Эмма не спала, она только притворялась спящей, и в то время, как Шарль, лежа рядом с ней, засыпал, она бодрствовала в мечтах об ином.
Вот уже неделя, как четверка лошадей мчит ее в неведомую страну, откуда ни она, ни Родольф никогда не вернутся. Они едут, едут, молча, обнявшись. С высоты их взору внезапно открывается чудный город с куполами, мостами, кораблями, лимонными рощами и беломраморными соборами, увенчанными островерхими колокольнями, где аисты вьют себе гнезда. Они едут шагом по неровной мостовой, и женщины в красных корсажах предлагают им цветы. Гудят колокола, кричат мулы, звенят гитары, лепечут фонтаны, и водяная пыль, разлетаясь от них во все стороны, освежает груды плодов,
Однажды она вызвала г-на Лере и сказала:
– Мне нужен плащ, длинный плащ на подкладке, с большим воротником.
– Вы отправляетесь в путешествие?
– осведомился он.
– Нет, но... В общем, я рассчитываю на вас. Хорошо? Но только поскорее!
Он поклонился.
– Еще мне нужен чемодан...
– продолжала она.
– Не очень тяжелый... удобный.
– Так, так, понимаю. Приблизительно девяносто два на пятьдесят, - сейчас делают такие.
– И спальный мешок.
«Должно быть, рассорились», - подумал Лере.
– Вот, - вынимая из-за пояса часики, сказала г-жа Бовари, - возьмите в уплату.
Но купец заявил, что это напрасно: они же знают друг друга, неужели он ей не поверит? Какая чепуха! Эмма, однако, настояла на том, чтобы он взял хотя бы цепочку. Когда же Лере, сунув ее в карман, направился к выходу, она окликнула его:
– Все это вы оставьте у себя. А плащ, - она призадумалась, - плащ тоже не приносите. Вы только дайте мне адрес портного и предупредите его, что плащ мне скоро может понадобиться.
Бежать они должны были в следующем месяце. Она поедет в Руан будто бы за покупками. Родольф возьмет билеты, выправит паспорта и напишет в Париж, чтобы ему заказали карету до Марселя, а в Марселе они купят коляску и уже без пересадок поедут по Генуэзской дороге. Она заранее отошлет свой багаж к Лере, оттуда его доставят прямо в «Ласточку», и таким образом ни у кого не возникнет подозрений. Во всех этих планах отсутствовала Берта. Родольф не решался заговорить о ней; Эмма, может быть, даже о ней и не думала.
Родольфу нужно было еще две недели, чтобы покончить с делами. Через восемь дней он попросил отсрочки еще на две недели, потом сказался больным, потом куда-то уехал. Так прошел август, и наконец, после всех этих оттяжек, был назначен окончательный срок - понедельник четвертого сентября.
Наступила суббота, канун кануна.
Вечером Родольф пришел раньше, чем обычно.
– Все готово?
– спросила она.
– Да.
Они обошли клумбу и сели на закраину стены, над обрывом.
– Тебе грустно, - сказала Эмма.
– Нет, почему же?
А смотрел он на нее в эту минуту как-то особенно нежно.
– Это оттого, что ты уезжаешь, расстаешься со всем, к чему привык, со всей своей прежней жизнью?
– допытывалась Эмма.
– Да, да, я тебя понимаю... А вот у меня нет никаких привязанностей! Ты для меня все. И я тоже буду для тебя всем - я заменю тебе семью, родину, буду заботиться, буду любить тебя.
– Какая же ты прелесть!
– сжимая ее в объятиях, воскликнул он.
– Правда?
– смеясь расслабленным смехом, спросила она.
– Ты меня любишь? Поклянись!
– Люблю ли я тебя! Люблю ли я тебя! Я тебя обожаю, любовь моя!
На горизонте, за лугами, показалась круглая багровая луна. Она всходила быстро; кое-где, точно рваный черный занавес, ее прикрывали ветви тополей. Затем она, уже ослепительно-белая, озарила пустынный небосвод и, замедлив свое течение, обронила в реку огромный блик, тотчас же засиявший в воде мириадами звезд. Этот серебристый отблеск, точно безголовая змея, вся в сверкающих чешуйках, извивался в зыбях вплоть до самого дна. Еще это было похоже на гигантский канделябр, по которому стекали капли расплавленного алмаза. Кругом простиралась тихая ночь. Листья деревьев были окутаны покрывалами тени. Дул ветер, и Эмма, полузакрыв глаза, жадно вбирала в себя его свежесть. Они были так поглощены своими думами, что не могли говорить. К сердцу подступала былая нежность, многоводная и безмолвная, как река, что струилась там, за оградой, томящая, как благоухание росшего в саду жасмина, и отбрасывала в их памяти еще более длинные и еще более печальные тени, нежели те, что ложились от неподвижных ив на траву. Порой шуршал листьями, выходя на охоту, какой-нибудь ночной зверек: еж или ласка, а то вдруг в полной тишине падал созревший персик.
– Какая дивная ночь!
– проговорил Родольф.
– У нас еще много будет таких!
– подхватила Эмма и заговорила как бы сама с собой: - Да, ехать нам будет хорошо... Но отчего же все-таки у меня щемит сердце? Что это: боязнь неизвестности? Или оттого, что я покидаю привычный уклад?.. Или... Нет, это от избытка счастья! Какая я малодушная, правда? Прости меня!
– У тебя еще есть время!
– воскликнул Родольф.
– Обдумай! А то как бы потом не раскаяться.
– Никогда!
– горячо отозвалась Эмма и прильнула к нему.
– Ничего дурного со мной не может случиться. Раз я с тобой, то ни пустыни, ни пропасти, ни океаны мне уже не страшны. Я так рисую себе нашу совместную жизнь: это - объятие, которое день ото дня будет все теснее и крепче! Нас ничто не смутит - ни препятствия, ни заботы! Мы будем одни, совершенно одни, навсегда... Ну скажи мне что-нибудь, говори же!
Он отвечал ей время от времени: «Да... да...» Она теребила его волосы, по щекам у нее катились крупные слезы, и она все повторяла с какой-то детской интонацией:
– Родольф! Родольф!.. Ах, Родольф, милый, дорогой Родольф!
Пробило полночь.
– Полночь!
– сказала Эмма.
– Наступило завтра! Значит, еще один день!
Он встал, и, словно это его движение было сигналом к их бегству, Эмма вдруг повеселела:
– Паспорта у тебя?
– Да.
– Ты ничего не забыл?
– Ничего.
– Наверное?
– Ну конечно!
– Итак, ты меня ждешь в отеле «Прованс»?.. В полдень?
Он кивнул головой.
– Ну, до завтра!
– в последний раз поцеловав его, сказала Эмма и потом еще долго смотрела ему вслед.
Родольф не оборачивался. Эмма побежала за ним и, раздвинув кусты, наклонилась над водой.
– До завтра!
– крикнула она.
Он был уже за рекой и быстро шагал по лугу.
Через несколько минут Родольф остановился. И когда он увидел, как она в белом платье, медленно, словно призрак, скрывается во мраке, у него сильно забилось сердце, и, чтобы не упасть, он прислонился к дереву.