Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3
Шрифт:
Она с восхищением смотрела на него.
– Какой вы чуткий! Вы один такой! Вы один!
Пробило одиннадцать часов.
– Уже!
– сказала она.
– Четверть двенадцатого, я ухожу.
Она снова села; но теперь она следила за стрелкой часов, а он курил, продолжая ходить. Оба уже не знали, что сказать. Перед расставаньем бывает минута, когда любимый человек уже не с нами.
Наконец, когда стрелка перешла за двадцать пять минут двенадцатого, она медленно взялась за ленты своей шляпки.
– Прощайте, друг мой, милый друг мой! Я больше никогда не увижу вас! Мне, как женщине, теперь уже ничего не остается. Душа моя никогда не расстанется с вами. Да благословит вас небо!
Она поцеловала его в лоб, точно мать.
Но тут же она стала чего-то искать глазами и попросила у него ножницы.
Она вынула гребень; седые волосы упали ей на плечи.
Она порывистым движением отрезала длинную прядь, под самый корень.
– Сохраните ее... Прощайте!
Когда она ушла, Фредерик открыл окно. Г-жа Арну, стоя на тротуаре, знаком подозвала фиакр, проезжавший мимо. Она села. Экипаж скрылся из виду.
И это было все.
VII
В начале зимы Фредерик и Делорье беседовали у камина, еще раз примиренные, еще раз подчинившиеся тому роковому свойству своей натуры, которое заставляло их тяготеть друг к другу и друг друга любить.
Один в общих чертах рассказал о своем разрыве с г-жой Дамбрёз, которая вторым браком вышла замуж за англичанина.
Другой, не пояснив, каким образом он женился на м-ль Рокк, сообщил, что в один прекрасный день жена убежала от него с каким-то певцом. Стараясь несколько сгладить комизм своего положения, он у себя в префектуре проявил такое административное рвение, что скомпрометировал себя. Его сместили. Потом он был начальником поселений в Алжире, секретарем паши, редактором газеты, агентом по объявлениям и в конце концов поступил юрисконсультом в одно промышленное предприятие.
Что касается Фредерика, то, прожив две трети своего состояния, он вел теперь образ жизни скромного буржуа.
Затем они взаимно осведомились об общих знакомых.
Мартинон теперь сенатор.
Юссонэ занимает большое место и ведает всеми театрами, всей прессой.
Сизи, погруженный в благочестие, уже отец восьмерых детей и живет в замке своих предков.
Пеллерен, пройдя через увлечение фурьеризмом, гомеопатией, вертящимися столами, готическим искусством и гуманитарной живописью, стал фотографом, и на любой стене в Париже можно увидеть его изображение - крохотное туловище в черном фраке и огромную голову.
– А что твой друг Сенекаль?
– Исчез. Не знаю! Ну, а твоя великая страсть - г-жа Арну?
– Она, должно быть, в Риме вместе со своим сыном, лейтенантом.
– А ее муж?
– Умер в прошлом году.
– Ну?!
– сказал адвокат.
Потом, ударив себя по лбу:
– Кстати, на днях я встретил в магазине милейшую Капитаншу, она вела за руку мальчика, своего приемыша. Она вдова некоего г-на Удри и страшно растолстела, прямо чудовище. Какое падение! А какая у нее была когда-то тонкая талия...
Делорье не скрыл, что в свое время удостоверился в этом, воспользовавшись ее отчаянием.
– Ты, впрочем, сам мне разрешил.
Эта откровенность восполняла то молчание, которое он хранил о своей попытке по отношению к г-же Арну. Фредерик извинил бы ее, раз она не удалась.
Хотя открытие это несколько раздосадовало его, он сделал вид, что ему смешно, а подумав о Капитанше, вспомнил про Ватназ.
Делорье никогда не встречался с нею, так же как и со многими другими, бывавшими у Арну; но он прекрасно помнил Режембара.
– Жив он еще?
– Еле дышит. Каждый вечер он непременно тащится с улицы Грамон до улицы Монмартр, обходит все кафе, слабый, сгорбленный, разбитый, - настоящий призрак.
– Ну, а Компен?
Фредерик весело вскрикнул и попросил бывшего комиссара временного правительства открыть ему загадку телячьей головы.
– Это ввезено из Англии. Желая высмеять праздник, который роялисты справляют тридцатого января, независимые учредили ежегодный банкет, на котором едят телячьи головы и пьют красное вино из телячьих черепов, подымая тосты за истребление Стюартов. После термидора террористы основали такое же братство; это указывает, что глупость плодовита.
– Мне кажется, ты стал совсем равнодушен к политике?
– Такие уж годы!
– сказал адвокат.
И они стали подводить итоги своей жизни.
Обоим она не удалась - и тому, кто мечтал о любви, и тому, кто мечтал о власти. В чем же была причина?
– Может быть, в недостатке прямолинейности, - сказал Фредерик.
– Что касается тебя, то, возможно, это и так. Я же, напротив, был слишком прямолинеен, не считался с множеством мелочей, которые важнее всего. Я был слишком логичен, а ты слишком чувствителен.
Потом они стали винить случайности судьбы, обстоятельства, время, в которое родились.
Фредерик заметил:
– Не о такой будущности думали мы в былые дни, еще в Сансе, когда ты собирался написать критическую историю философии, а я - большой роман из истории Ножана на средневековый сюжет, который нашел в хронике Фруассара: «Как господин Брокар де Фенестранж и епископ города Труа напали на господина Эсташа д'Амбресикур». Помнишь?
И, углубляясь в воспоминания молодости, они к каждой фразе прибавляли: «Помнишь?»