Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3
Шрифт:
– Да, я поступаю нехорошо! Можно подумать, что я кокетка! Не приезжайте больше!
Тогда он повторял прежние клятвы, которые она каждый раз слушала с радостью.
Ее возвращение в Париж и новогодние хлопоты прервали на время их встречи. Когда он снова посетил ее, в его манерах появилось что-то более решительное. Она каждую минуту выходила, распоряжаясь по хозяйству, и, несмотря на его просьбы, принимала всех этих буржуа, навещавших ее. Разговоры шли о Леотаде,131 г-не Гизо, папе, восстании в Палермо и банкете 12-го округа,132 который внушал беспокойство. Фредерик отводил душу, ополчаясь на правительство, ибо ему, так же как и Делорье, хотелось всеобщего переворота, - до того он был озлоблен теперь. Хмурилась и г-жа Арну.
Ее муж не знал удержу в сумасбродствах, содержал одну из работниц своей фабрики, ту самую, которую называли бордоской. Г-жа Арну сама сообщила об этом Фредерику. Отсюда ему хотелось сделать вывод: «ведь ей же изменяют».
– О, меня это нисколько не волнует, - сказала она.
Эти слова, как ему казалось, окончательно упрочивали их близость. Нет ли подозрений у Арну?
– Нет! Теперь нет!
И она рассказала ему, что однажды вечером, оставив их наедине, он потом вернулся, подслушивал у двери, а так как они разговаривали о вещах безразличных, то с тех пор полное спокойствие не покидало его.
– И он прав, не так ли?
– с горечью сказал Фредерик.
– Да, конечно!
Ей лучше было бы удержаться от этих слов.
Однажды ее не оказалось дома в такое время, когда он обычно приходил к ней. Для него это было словно измена.
Другой раз его раздосадовало то, что цветы, которые он приносил ей, всегда оставались в стакане с водой.
– Где же им быть, по-вашему?
– О, только не здесь! Впрочем, тут им, пожалуй, не так холодно, как у вашего сердца.
Несколько дней спустя он упрекнул ее в том, что накануне она ездила в Итальянскую оперу, не предупредив его. Другие видели ее, любовались ею, быть может влюблялись в нее. Фредерик не отказывался от своих подозрений только потому, что хотел ее упрекнуть, помучить, - он начинал ненавидеть ее и считал вполне естественным, чтоб и ей досталась доля его страданий!
Однажды днем (это было в середине февраля) он застал ее в большом волнении. Эжен жаловался на боль в горле. Однако доктор сказал, что это пустяки, сильная простуда, грипп. Фредерик был удивлен, что ребенок какой-то сонный. Все же он постарался успокоить мать, привел в пример нескольких малышей, которые перенесли такую же болезнь и скоро выздоровели.
– Правда?
– Ну да, разумеется!
– Какой вы добрый!
И она взяла его за руку. Он сжал ее руку в своей.
– Ах, оставьте!
– Что же в этом дурного, ведь вы протянули ее утешителю! Вы мне верите, когда я говорю такие вещи, и сомневаетесь во мне... когда я говорю о моей любви!
– Я не сомневаюсь, мой бедный друг.
– Почему же такая недоверчивость? Как будто я негодяй, способный злоупотребить...
– О нет!
– Если бы только у меня было доказательство...
– Какое доказательство?
– То, которое дают первому встречному, которое когда-то вы давали и мне.
И он ей напомнил, что как-то раз они вместе шли по улице в зимних сумерках, в тумане. Давно все это было! Кто же мешает ей появиться под руку с ним совершенно открыто, так, чтоб у нее не было опасений, а у него - никакой задней мысли, чтобы никто не мешал им?
– Хорошо!
– сказала она с такой отвагой, так решительно, что Фредерик в первое мгновение изумился.
Но он тотчас же подхватил:
– Хотите, я буду ждать вас на углу улицы Тронше и улицы Фермы?
– Боже мой! Друг мой...
– бормотала г-жа Арну.
Не давая ей времени подумать, он прибавил:
– Значит, во вторник?
– Во вторник?
– Да, между двумя и тремя!
– Приду!
И она, покраснев, отвернулась. Фредерик коснулся губами ее затылка.
– О! Это нехорошо, - сказала она.
– Вы заставите меня раскаяться.
Он решил уйти, боясь обычной женской изменчивости. Уже в дверях он ласково прошептал, как будто все было решено:
– До вторника!
Она скромно и покорно опустила свои прекрасные глаза.
У Фредерика был особый план.
Он надеялся, что дождь или палящее солнце дадут ему случай укрыться с ней в какие-нибудь ворота и что, зайдя в ворота, она согласится войти и в дом. Трудность заключалась в том, чтобы найти что-нибудь подходящее.
Он пустился на поиски и в середине улицы Тронше уже издали увидел вывеску: «Меблированные комнаты».
Лакей, отгадав его намерение, сразу же показал ему на антресолях две комнаты, спальню и кабинетик, с двумя выходами. Фредерик снял их на месяц и заплатил вперед.
Потом он побывал в магазинах и накупил самых редких духов, достал кусок поддельного гипюра, чтобы заменить им отвратительное красное стеганое одеяло, выбрал пару голубых атласных туфель. Лишь опасение показаться грубым удержало его от дальнейших покупок. Он принес все купленное и набожнее, чем если бы ему приходилось украшать алтарь, переставил мебель, сам повесил занавески, на камин поставил вереск, а на комод фиалки. Ему хотелось бы золотом выложить весь пол. «Это будет завтра, - твердил он себе, - да, завтра! Это не сон». И он чувствовал, как сильно бьется его сердце в бреду надежды. А когда все было сделано, он ушел, спрятав ключ в карман, точно счастье, дремавшее там, могло улететь.