Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4
Шрифт:
Её посещали выдающиеся лица: Людовик XI, Людовик XIII, две дочери Гастона Орлеанского, кардинал Виземан, Самирри, патриарх Антиохийский, монсеньор Вероль, апостолический викарий в Маньчжурии. А архиепископ де Келен приезжал, дабы воздать ей благодарение за обращение князя Талейрана на путь истины.
– Она и тебя может обратить, - сказал Пекюше.
Бувар, уже лежавший в постели, что-то пробурчал и сразу же заснул.
На другое утро, в шесть часов, они вошли в часовню.
Её перестраивали; неф был
Чудотворная статуя, стоявшая в нише слева от клироса, была одета в мантию с блёстками. Появился церковный сторож; он подал каждому из них по свече, затем поставил их в подсвечник над балюстрадой, попросил три франка, поклонился и исчез.
Они осмотрели приношения.
Таблички с подписями говорили о благодарности верующих. Обращали на себя внимание две окрещённые шпаги, пожертвованные бывшим студентом Политехнического института, букеты новобрачных, военные медали, серебряные сердца, а в углу, на полу, - целый лес костылей.
Из ризницы вышел священник с дароносицей.
Постояв недолго у подножия престола, он подошёл к нему, поднявшись на три ступеньки, и произнёс Oremus, Introit и Kyrie; прислуживавший мальчик, стоя на коленях, прочитал их, не переводя дыхания.
Молящихся было мало, всего двенадцать-пятнадцать старух. Слышалось шуршание их чёток да стук молота, обтёсывавшего камни. Пекюше, склонившись над аналоем, повторял: «Аминь». Во время возношения даров он молил божью матерь ниспослать ему твёрдую, несокрушимую веру.
Сидевший рядом Бувар взял у него молитвенник и стал читать молитвы Пресвятой деве.
«Чистейшая, пренепорочная, достохвальная, всемилостивейшая, всесильная, всеблагая, башня слоновой кости, золотая обитель, врата утренней зари».
Эти славословия, эти безмерные восхваления повлекли его к той, кого славят столь благоговейно.
Он представлял её себе такой, какою её изображает церковная живопись, - на гряде облаков, с херувимами, порхающими у её ног, с божественным младенцем у груди; это источник нежности, к которому обращаются все страждущие на земле, это несравненная женщина, вознесённая на небеса; вышедший из её лона человек славит её любвеобилие и помышляет лишь о том, чтобы отдохнуть на её груди.
Когда месса кончилась, они прошлись вдоль лавочек, ютившихся у стен храма со стороны площади. Здесь были выставлены образки, кропильницы, позолоченные чаши с чеканкой, чёрные фигурки Христа из кокосового дерева, чётки из слоновой кости; солнце, сверкавшее в стеклах рам, било в глаза, подчёркивало грубость живописи и убожество рисунков. У себя дома Бувар считал такие вещи отвратительными, а здесь относился к ним снисходительнее. Он приобрёл синюю фарфоровую статуэтку богоматери. Пекюше купил на память чётки и этим ограничился.
Торговцы кричали:
– Сюда! Сюда! За пять франков, за три франка, за шестьдесят сантимов, за два су, не отказывайтесь от богородицы!
Наши паломники бродили, ничем не прельщаясь. Послышались обидные замечания:
– Что же этим чудакам надобно?
– А может быть, они турки!
– Вернее уж, протестанты!
Одна дородная девица дёрнула Пекюше за сюртук, старик в очках положил ему на плечо руку; все загалдели, потом, бросив свои лавчонки, окружили их и стали приставать ещё назойливее и выкрикивать дерзости.
Бувар не выдержал.
– Отвяжитесь от нас, чёрт бы вас побрал!
Толпа рассеялась.
Только какая-то толстуха некоторое время шла вслед за ними по площади и кричала, что они ещё раскаются.
Вернувшись на постоялый двор, они застали там, в кофейной, Гутмана. Он приехал сюда по торговым делам и теперь разговаривал с каким-то субъектом, рассматривавшим разложенные на столе счета.
На его собеседнике была кожаная фуражка, широченные серые брюки; лицо у него было красное, стан гибкий, невзирая на седину, он походил одновременно и на отставного офицера, и на старого актёра.
Время от времени у него вырывалось ругательство - тогда Гутман что-то говорил ему вполголоса, тот успокаивался и брался за следующую бумажку.
Бувар, наблюдавший за ним с четверть часа, наконец подошёл к нему.
– Барберу, если не ошибаюсь?
– Бувар!
– воскликнул человек в фуражке.
Они обнялись.
За последние двадцать лет Барберу переменил немало профессий.
Был издателем газеты, страховым агентом, заведовал устричным садком.
– Я всё вам расскажу.
Наконец, он вернулся к первой своей профессии и теперь разъезжает по стране в качестве коммивояжера фирмы, основанной в Бордо, а Гутман, «обслуживающий епархию», помогает ему сбывать вина духовенству.
– Погодите. Я сейчас.
Он снова взялся за счета и тут же подскочил на месте:
– Как? Две тысячи?
– Конечно.
– Нет, дудки!
– Что вы говорите?
– Я говорю, что лично виделся с Эрамбером, - возразил взбешенный Барберу.
– В накладной значится четыре тысячи - без дураков!
Антиквар не растерялся.
– Ну что же, документ говорит в вашу пользу. Дальше!
Барберу встал; лицо у него сначала побелело, потом побагровело, и Бувар с Пекюше подумали, что сейчас он задушит Гутмана.
Он опять сел, скрестил на груди руки.
– Ну и прохвост же вы, должен признаться!
– Без оскорблений, господин Барберу, тут есть свидетели. Полегче!
– Я подам на вас в суд.
– Та, та, та!
Гутман сгрёб счета, сунул их в карман, приподнял шляпу: