Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
Прогулки и перестукивания занимали у Флегонта считанные часы. Безделье сильно угнетало его. Он попросил друзей раздобыть ему книг на воле, — книги начали приходить от неведомой «невесты».
Чтобы не терять силы, Флегонт делал гимнастику; без устали шагал он по камере, а чтобы закалить себя, спал без одеяла или ложился на каменный пол и лежал часами, пока тело не начинало коченеть. Тогда он вскакивал и согревался гимнастикой. С течением времени Флегонт приучил себя к таким лишениям, которые раньше счел бы невозможным для человека. Он еще шире раздался в плечах, лицо его обросло светло-каштановой бородкой.
Часто
Потом его вызывали на допрос к подполковнику Филатьеву, переведенному за год с чем-то до того из Тамбова.
Он считался в охранном отделении специалистом в области борьбы с социалистическим движением, ему поручали сложные дела наиболее закоренелых революционеров.
Филатьев не мог жаловаться на свою судьбу. Но, кроме десятка — двух сослуживцев, никто не знал о талантах и успехах Алексея Матвеевича.
Такое положение не удовлетворяло честолюбие Филатьева. Оставалось утешать себя тем, что это лишь начало, что он только расправляет крылья. После письма царю Филатьев энергично приступил к осуществлению своей идеи.
Предстояло создать союз мирного и гармоничного сотрудничества классов, руководить им, проникать с его помощью во все поры общественной жизни.
Как известно, хорошие и подлые мысли иногда зарождаются одновременно в нескольких умах. Такой ум предстал перед Филатьевым в обличии начальника московского охранного отделения Зубатова.
Идея умиротворения умов, взлелеянная Филатьевым, и план Зубатова были похожи как две капли воды. Но главное огорчение заключалось в том, что, пока Филатьев витал в облаках, Зубатов, беря быка за рога, привлек к своему проекту внимание московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Тот ухватился за план Зубатова и одобрил его.
Без всякой витиеватости и разглагольствований насчет добра, гармонии и прочего Зубатов писал в докладе, что если мелкие нужды и требования простолюдинов эксплуатируются революционерами для глубоко антиправительственных целей, то не следует ли правительству как можно скорее вырвать это оружие из их рук и взять исполнение задачи удовлетворения мелких нужд на себя? Тем более, мол, что для этого не потребуется никаких крупных преобразований, а нужно лишь усовершенствовать деятельность охранного отделения. Ну все точь-в-точь как думал Филатьев!
После того как в столичной охранке узнали об успехе Зубатова, начальство вызвало Филатьева. Как же это, мол, он допустил, чтобы Москва перехватила то, что созрело в недрах питерской охранки? Не прекратить ли подполковнику витание в облаках, не приступить ли к исполнению задуманного, чтобы подставить ножку Москве?
Ярость питерского охранного начальства была вызвана не только конкуренцией Москвы. Революционное движение, размах его требовали принятия срочных мер.
Движение захватывало широкие слои рабочих, социал-демократические идеи имели непостижимый успех и у рабочих и у интеллигенции. Было ясно, что никакие плотины вроде организации «молодых» или «легальных» марксистов не смогут задержать мощного потока, если не отвести его в каналы, приготовленные дальновидными людьми.
Но как ни бился Филатьев, люди для построения отводного канала не находились. Социалисты чуть ли не плевали подполковнику в физиономию, когда он пытался соблазнить
Таков был замысел Филатьева.
Начальство он успокоил. «Разумеется, — говорил Филатьев, — истории дрянная. Но пока зубатовская записка дойдет до государя, да пока он ее прочтет, да пока будет держать совет с приближенными, пройдут не то что месяцы, а может быть, и год и два…»
Зная отвращение высших сфер ко всяким новшествам, Филатьев заверил свое начальство, что все устроится к лучшему. Он дал торжественное обещание развернуться…
Филатьев собрал против участников «Союза борьбы» множество улик и рассчитывал, что главари его под давлением уличающих фактов смирятся, а некоторые из них, может быть, даже согласятся возглавить новое течение в охранном отделении.
Доложили о приходе товарища прокурора судебной палаты Кичина. В кабинет вошел толстый человек с бабьим лицом.
— Здравствуйте, Алексей Матвеевич, — тоненьким голосом сказал прокурор и схватился за щеку. — О-о, проклятые, ни днем покоя, ни ночью! Благословенный май, черт подери! Зубы спать не дают, а министр юстиции ужасно торопит с этим «Союзом борьбы». Будет докладывать государю, имейте в виду.
— Может быть, начнем, а? — жалобно сказал Кичин. — Кто у нас сегодня?
— Ульянов.
Запирается! — Кичин безнадежно махнул рукой. — Давайте Сторожева.
— Тоже отказывается говорить.
— А почему? Смею вас уверить, Федор Федорович, этот Сторожев был бы уличен уже на первых допросах, если бы мой коллега подполковник Клыков не держался рутины. Я, знаете ли, моего коллегу подполковника Клыкова считаю образцом человеческой тупости. Времена, дорогой мой, не те. Всюду прогресс, а в нашем деле он тем более необходим.
Прокурор с раздражением слушал Филатьева, которого почитал карьеристом и подлецом. Прокурор понимал, что разговор о допросах социал-демократов Филатьев затеял единственно с той целью, чтобы унизить его: ведь именно он с Клыковым допрашивал членов социал-демократической организации после их ареста. Кичин ненавидел Филатьева за язвительные намеки на рутину, но не мог не признать в нем некоторых новых качеств, редко встречавшихся раньше среди работников политического сыска.
Как-никак глубокое проникновение в революционные организации дало результаты: в конце концов именно Филатьеву охранное отделение обязано раскрытием «Союза борьбы»…
— Я же это сто раз слышал, Алексей Матвеевич. Я же присутствовал при допросах.
— Вот-вот! Из мелкой сошки подполковник Клыков умел выколачивать глупейшие сведения, а из главарей? Что он выудил из Ульянова? Впрочем, это так, к слову. Так с кого же начнем? Со Сторожева?
— Такой хам, такой хам!.. — застонал Кичин.