Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
Шрифт:
Вот почему так ласково прижалась она к нему, незаметно выскользнула из толпы, увлекла Лешку на зады села, в омет, привлекла к себе. Не хотелось ей говорить о войне и атаманах. Просто жалела она его, как умеют жалеть русские бабы, иной раз теряя голову.
— Миленок ты мой! — жарко шептала она, зарывшись в теплую солому и горячо обнимая парня. — Лешенька ты мой золотой, соскучилась-то я по тебе. Думала, забыл, бросил, видеть не хочет! — и положила голову на грудь милого.
…Они разошлись, когда еле-еле начало светать; розовая полоска появилась
— Ну, так что ж, — спросил Лешка, в последний раз целуя Наташу. — Как же мы дальше будем?
— За тобой хоть на край света, Лешка, золото… Папаню упроси, может, в зятья возьмет. А нет, так хоть в батрачки к Сторожеву пойду, только бы с тобой. Пусти меня домой… Не надо, Леша… Пусти… Лешенька… милый…
Утром Лешка направился к отцу Наташи Фролу Петровичу Баеву. Это был складный мужичок с рябоватым лицом, опушенным русой аккуратной бородкой. Усы его то и дело вздрагивали от улыбки — ласковой и по-ребячьи ясной, глаза, словно выцветшие за многие годы, часто щурились, и в них тоже теплился свет доброй улыбки.
Одевался он небогато, но все на нем казалось таким чистым и опрятным, что даже заплатки, видневшиеся там и здесь, не производили впечатления неряшества. Во всем его облике так и проступали добродушие и природный ум русского крепенького мужика. Жил Фрол Петрович ни шатко ни валко, батраков не держал, сам в хозяйстве все вершил. Лошадь у него — любо-дорого посмотреть, коровенку он себе выбрал хоть и невзрачную на вид, зато удойную, и молоко у нее — не молоко, а сливки; овцы одна в одну, куры белыми хлопьями рассыпаны по двору, вся снасть в порядке и всегда готова к употреблению.
На большевиков и Советы Фрол Петрович посматривал косо. И злобился: вовсе придушила мужика разверстка. Ни соли в лавочке, ни керосину, ни обувки, ни одежки. Доперли, мать их курица!
«Да рази это дело? — кряхтел Фрол Петрович. — Вона теперича, болтают, какой-то Антонов объявился, за нашу, слышь, свободу воевать удумал. Оно что ж, поглядим, подумаем. Может, оно и обернется по-нашенски? Делом пойдет жизня, пущай и Антонов наверху куролесит, нам-то что? Нам абы жить повольготней, да чтоб по сусекам не шарили, в хате не шастали!»
В хате Фрола Петровича, выглядевшей снаружи неказисто, благодаря старанию рано осиротевшей Наташи все блистало и сверкало.
Дочь Фрол Петрович боготворил. Да и как иначе! Что лицом взяла, что молодым, упругим станом, что хозяйской привычкой и мастерством в любом рукоделье!..
Золотая девка, золотые рученьки!..
Многие присватывались к Наташе, да никто ей не был люб, а тут вдруг явился Лешка. Двориковские парни дивились:
— Эка выбрала богатея! Мать — охрипшая старушонка, ее так и кличут Хрипучкой, братан — в коммуне, изба еле держится и хоть шаром в ней покати. А во дворе телка — кожа да ребра.
А вот поди ж ты, полюбила!
Фрол Петрович давно о том догадывался и присматривался к Лешке, как хороший хозяин присматривается к бычку перед покупкой.
— Фрол Петрович, к твоей я милости. — Лешка покраснел и шмыгнул носом.
— Знаю я, зачем ты ко мне! Мало на твоей душе девок, — буркнул Фрол Петрович, впрочем добродушно.
— Он ведь хороший, Алешка-то, — заступилась за жениха Наташа — она творила тесто.
— Жить без нее не могу! — признался Лешка с отчаяньем.
— То-то вижу, похудел аж! — усмехнулся Фрол Петрович. — Жить не может! Скажите, пожалуйста! Стало быть, накобелился?! Нет, ты ответствуй! — строго добавил он.
— Да я… — начал было Лешка.
— А ты со мной не спорь, слышь? Не спорь, говорю! — Фрол Петрович возвысил голос. — Парень-то ты больно неуверенный.
— Как неуверенный? — Лешка рассердился.
— Ну, ну, не вскипай! Эка самовар нашелся! Неуверенный, вот и все! Огня много, а жару с гулькин нос. Не верю я тебе. — Фрол Петрович сдвинул брови и сурово замолчал.
— В зятья пойду, Фрол Петрович! — пробормотал растерянный Лешка.
— Не верю, не верю! — стоял на своем Фрол Петрович.
— Папаня! — взмолилась Наташа. — Да что ты, папаня!
— А ты уйди! Не бабье дело мужицкие разговоры слушать!
Когда Наташа вышла, Фрол Петрович деловито сказал, с мужицкой привычкой прибедняться:
— Живу худенько, коровенка, да лошаденка, да дочь-красавица — вот и вся моя сила. — Он посмеялся не слишком весело. — А девка — золото! Я те, мошеннику, голову оторву, если ты такую девку испоганишь, — Это прозвучало серьезной угрозой, и Лешка поник головой.
Фрол Петрович умягчился: парень пришелся ему по душе. Работает у Сторожева исправно, на все руки мастер, а с девками кто по молодости не баловался? Нет, зять будет, пожалуй, подходящий.
Лешка сидел ни жив ни мертв. Фрол Петрович усмехнулся про себя и сказал:
— Ладно уж! Эка нос повесил. Давай иди в зятья, согласный я. Мне и то трудновато стало кошелки-то из риги носить. Поноси ты.
На том и сладились: быть свадьбе.
После обеда пошел снег, небо закрыли свинцовые облака. Тянул свежий ветер, пустынно было в поле, галки с карканьем носились бестолково туда и сюда, ссорились, дрались.
Сторожев сидел в санях, укутавшись в тулуп. Лешка на козлах тянул песню, а думал о Наташе, о предстоящей свадьбе.
Ночевали верстах в двадцати от Двориков в селе Грязном. Утром Сторожев положил в сани тяжелый тюк, прикрыл его соломой. Лешка все-таки углядел, что лежит в тюке, и плюнул: книжки и листы, на которых было что-то отпечатано черными большими буквами.
Отъехав версты три, Лешка повернулся к хозяину и сказал:
— Женюсь, Петр Иванович.
— О! — удивился тот. — Это какая же графиня связала тебя, черта беспутного?