Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Лачуга должника. Небесный подкидыш. Имя для птицы
Шрифт:
— Почему вы здесь? Почему вы не в больнице?
— А к чему мне больница? — удивился я. — Я здоров.
— Какой цинизм! — прошипел Хамелеон Скорпионович. — Ведь все знают, что ваша жена — в хирургической палате! Все знают, что вы, явившись к себе домой с пьяной проституткой, ударили свою супругу бутылкой по голове, а родную дочь выгнали из квартиры! Поспешите же в больницу, пока жена ваша еще жива!..
— А ты, обалдуй, поспеши в психбольницу — там твое законное место! — сухо и кратко ответил я и направился в свою секцию.
Когда я под вечер шел через вестибюль, ко мне с таинственным видом подошел вахтер Памир Никотинович и тихо сказал, что «есть разговорец».
— Главное — говорите на суде, что в состоянии
— Какой суд? Какой срок? — усталым голосом спросил я.
— Хоть со мной-то не хитрите, я ведь тоже через это дело, через ревность, отбывал... А про вас слух идет, что вы квартиру, где супруга ваша блудодействовала, подожгли... Это вам повезло, что изменница на балкон ниже этажом выпрыгнула и переломом ноги отделалась... Вы доказывайте, что вы — без задуманного намерения. Усекли?
— Усек, — горестно ответил я.
Все дни той недели я провел в нервном напряжении. С того момента, когда я узнал из телефонного разговора с Юриком, что мой полет на Фемиду вполне реален и даже точный срок назначен, во мне стал нарастать страх перед неведомым. Отказаться от полета нельзя было; я не хотел, чтоб Юрик угадал во мне труса, — но лететь ой как не хотелось... У меня возникла хитренькая надежда, что в последнюю минуту Юрик позвонит мне и сообщит, что по указанию куманийского ихнего начальства мое путешествие отменяется. Я очень на это надеялся, поэтому и Насте о предполагаемом моем полете ничего не сказал — ведь если он не состоится, то на нет и суда нет, она ведь тогда и не узнает, как я боялся этого отмененного мероприятия. Но нервозность мою Настя заметила. Она в те дни не раз пульс мой щупала и температуру замеряла. К моему сожалению, физически я был здоров. А прикинуться больным мне было невозможно, Настя сразу бы раскусила, что это не хворь, а нахальная симуляция.
11. Перед полетом
Ранним утром в субботу раздался телефонный звонок. Он разбудил Настю и Татку, а меня — не разбудил. Я почти всю ночь не спал, всякие страшные домыслы кишели в моей башке. Поэтому я раньше Насти кинулся к телефону. Звонил Юрик.
— Серафимушка, я, значит, жду тебя, как мы обусловились. Не опоздай! Один наш мудрец так сказал: «Опоздавший подобен птице, ослепшей в полете». Не дремотствуй!
— Жди, буду вовремя, — голосом, хрипловатым от страха, ответил я. Однако когда я повесил трубку и понял, что пути для отступления нет, на душе у меня стало спокойнее. Очевидно, тот запас страха, который моя трусоватая душа выделила на подготовку к этому полету, я израсходовал полностью. Поэтому, когда Настя спросила, что это за свидание назначено у меня с Юриком, я довольно спокойно объявил ей, что лечу на Фемиду, чтобы там в Храме Одиночества отдохнуть от земной суеты, и рассказал ей о своих предыдущих переговорах с Юриком по этому поводу. Не забыл я упомянуть и о том, что прогула не будет, — ведь по закону сгущенного времени я вернусь на Землю в час отбытия с нее.
Настя встрепенулась, стала толковать о том, что я со своим неуравновешенным характером непременно нарвусь в Космосе на какую-нибудь неприятность. Потом она ударилась в слезы, а Татка немедленно подключилась к этому мероприятию. Но я был тверд, и тогда Настя успокоилась, принесла из прихожей мой рюкзак, и мы принялись укладывать в него все, что могло пригодиться в путешествии. Затем жена вручила мне двести рублей из своего НЗ — вдруг на этой Фемиде не полное запустение и мне удастся обменять родные денежки на инопланетную валюту и отоварить их. Заодно Настя напомнила мне некоторые цифровые данные, имеющие отношение к ее фигуре, а также подтвердила, что носит обувь тридцать шестого размера. Тогда я сказал ей, что все это знаю давным-давно и ничего не выроню из памяти даже при экстремальной ситуации.
ПустьРастроганная этим моим заверением, Настя улыбнулась улыбкой номер шесть («Неожиданная радость») и погрузилась в раздумье. У жены моей очень выразительное лицо, и по нему я всегда догадываюсь, что она скажет. Все ее улыбки я давно систематизировал, каждой дал номер и наименование. В то утро я с особым вниманием следил за сменой ее улыбок и вдруг заметил, что губы ее сложились в улыбку номер тридцать восемь («Предподарочную»), Это меня несколько встревожило. Настя — существо доброе и неглупое. Но на подарки у нее какой-то свой взгляд или, вернее, свой бзик. Если бы я, например, собрался бы в челноке переплыть озеро Байкал, она непременно презентовала бы мне бочку с пресной водой, дабы я не умер от жажды, а ежели бы я решился пешим ходом пересечь пустыню Сахару, Настя в лепешку бы разбилась, но раздобыла бы мне спасательный круг, чтобы я, чего доброго, не утоп в пути. Вот и теперь она замерла в улыбчивом раздумье — затем произнесла решительным голосом:
— Так и быть, вручу его тебе сейчас. Вообще-то я его в день твоего рождения подарить хотела... Но дарю досрочно. Только дай мне святую клятву, что возьмешь его с собой и нигде не потеряешь.
Я стал перебирать в уме предметы мужского рода, один из которых могла преподнести мне Настя, но, зная непредсказуемость ее подарочной фантазии, ни к какому ясному выводу прийти не смог. Потом вдруг вспомнил, что последнее время она повадилась намекать мне, что я стал полнеть, что каждый человек должен каждый день совершать пятикилометровую пешеходную прогулку. У меня мелькнула мысль, что на этот раз меня ждет подарок логически осмысленный, то есть шагомер.
— Клянусь! — твердо произнес я. — Клянусь, что возьму его с собой и доставлю обратно на Землю в полной сохранности, из кармана не выроню!
— Ну, в кармане он не поместится, — снисходительно молвила Настя. Подойдя к комоду, она выдвинула нижний ящик и извлекла оттуда фамильный топор. Топорище его выполнено из дуба, и на нем сверкает серебряная дощечка, на коей значится:
Топор этот достался Насте в наследство от ее покойного деда, и вот теперь она вручила мне это мужское орудие труда в знак того, что считает меня настоящим мужчиной. Я принял подарок и сказал, что польщен и обрадован, но в полет брать эту громоздкую штуковину не собираюсь, нужна она мне, как слепому велосипед.
— Но ты дал клятву! — возмутилась Настя. — Мало того, что ты черт тебя знает куда летишь по межпланетному блату, ты еще и клятвопреступником хочешь стать! Выбирай: или топор и я, или ни топора, ни меня! Или топор — или развод!
Я, разумеется, предпочел топор. Настя сразу успокоилась, на ее лице возникла улыбка номер двадцать два («Радость примирения»). Улыбнулся и я. Нет, я не обижаюсь на Настю за ее вспышки.
Хвала терпенью и покорности, Нрав добрый — это благодать, Но микродолей дамской вздорности Супруга вправе обладать.12. В полете
На мне был темно-синий плащ с меховой подкладкой, а на спине красовался объемистый рюкзак, из горловины которого торчала рукоять топора. Настя проводила меня до трамвайной остановки.