Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести
Шрифт:
Налево — комната командующего армией, направо — начальника армейского штаба Шмидта. Хайн осторожно постучал в правую дверь.
— Да! — раздался резкий голос.
Хайн вошел и стал навытяжку.
В обшарпанном кресле сидел генерал-лейтенант Шмидт, пожилой человек, с холеным лицом, подтянутый, тщательно выбритый, одетый словно с иголочки. Он курил скверную эрзац-сигару, распространявшую вонь.
— Ну что? — спросил Шмидт, неприязненно взглянув на Хайна: он еще не простил ему историю с той девчонкой из Ганновера.
— Господин командующий просит вас к себе, господин генерал-лейтенант.
— Сообщи господину генерал-полковнику, что я буду через двенадцать минут. Мне должны передать важное сообщение из ставки верховного главнокомандования.
— Слушаюсь.
— Скажи, Хайн, командующий уже завтракал?
— Никак нет. Он съел маленький ломтик гусятины.
— Значит, на обед у нас будет гусь? Славно, славно! — Шмидт проглотил слюну. Хайн заметил это.
— Никак нет, — злорадствуя, отчеканил Хайн. — Господин генерал-полковник приказал отдать гуся тяжелораненым. И я отнес его им.
— Идеализм, этот вечный идеализм, — пробормотал Шмидт.
— Мне можно идти? — осведомился Хайн, радуясь, что ни единого кусочка гусятины не перепадет Шмидту.
— Иди.
Хайн сделал отчетливый полуоборот и уже открывал дверь, когда услышал голос Шмидта:
— Что ты делал в заколоченной уборной, Хайн?
Хайн почувствовал, как кровь залила лицо. Уличить его во лжи ничего не стоило — в таких случаях он краснел до ушей.
— Я не понял вас, господин генерал-лейтенант. — Хайн повернулся к Шмидту.
— Меня отлично поняла твоя покрасневшая до корней волос физиономия, Хайн.
— Я… я оправлялся, господин генерал-лейтенант.
— Вот как? Несмотря на строжайший запрет?
— Я спешил из госпиталя к вам и…
…и все мы должны наслаждаться тем букетом запахов, которыми ты одарил нас в канун Нового года? Не так ли, Хайн?
«Слава богу, про гуся не знает!» — мелькнула мысль у Хайна.
— Я исправлю свою вину, — пролепетал он.
— Да, Хайн, ты соберешь то, что оставил в уборной, выйдешь во двор и сделаешь со своим добром, которым набит не только твой живот, но и голова, что тебе заблагорассудится.
— Слушаюсь.
— Слушаюсь, господин генерал-лейтенант, хотел ты сказать?
— Так точно, господин генерал-лейтенант! Можно выполнять приказание?
— Да, болван. Мог бы догадаться и принести мне хотя бы гусиную ножку. Иди!
Хайн снова сделал полуоборот по всем правилам и накрыл дверь.
«Подлая крыса! — шептал он. — Сгнившая падаль! Уж тебя-то я обведу вокруг пальца! И завтра же пойду к той девчонке из Ганновера!»
Хайн медленно поплелся по коридору, вскрыл уборную, для виду повозился там, вышел, закрыл дверь, не спеша продефилировал по двору, обошел запорошенные снегом машины, также не спеша вернулся и вымыл руки снегом.
— Сукин сын, — выругался Хайн, — вот я и обманул тебя.
Он спустился в подвал, загнул гвоздь на двери и направился к себе.
Командующий все еще шагал по комнате.
— Где ты пропадал, Хайн?
— Был в госпитале, господин генерал-полковник, потом разговаривал с господином генерал-лейтенантом. Он остался очень недоволен тем, что вы отдали гуся. Ему так хотелось откушать гусятины в этот день.
— Обойдется, — сухо сказал Паулюс. — Он скоро придет?
— Да.
— Иди к себе. Ты не нужен мне до обеда.
— Вы будете обедать один?
Генерал-полковник не ответил. Хайн ушел в клетушку, которую делил с полковником Адамом. Он слышал, как генерал-полковник все ходил и ходил из угла в угол.
«Гм! Здесь еще есть русские? Но ведь мне говорили, что они поголовно все бежали. То же самое докладывал комендант города. Нет, это надо проверить!»
В дверь постучали.
— Да! — сказал командующий.
Вошел его армейский адъютант полковник Адам, рослый, довольно молодой, с лицом, разрумянившимся от мороза. Оптимизм при любых обстоятельствах и общительность сделали Адама всеобщим любимцем в штабе. Генерал-полковник любил и ценил его. Как никто другой, Адам умел отвлечь шефа от невеселых дум, особенно когда армия оказалась в котле и конец неотвратимо надвигался.
— Добрый день еще раз, — весело сказал Адам.
— Какие новости, Адам?
— Да все то же, эччеленца. — Адам одно время имел дело с итальянскими военными людьми и от них перенял это словечко, равнозначащее «вашему превосходительству». — А что здесь?
— Вы уже знаете о сдаче Котельникова?
— Увы!
— Наши надежды лопаются одна за другой, словно мыльные пузыри, Адам.
К счастью, для меня, разумеется, я давно уже лишился этой надежды и уповаю лишь на господа бога. — Адам усмехнулся; не слишком веселой была его усмешка. — Надежда теперь перебежала к русским, — добавил он. — И бог, очевидно, на их стороне.
— Он всегда на стороне больших батальонов, — повторяя слова Бонапарта, ворчливо сказал генерал-полковник. — У нас их все меньше, у них все больше. Понятия не имею, откуда они берут столько людей! Словно русские матери рождают Советской власти готовых солдат и офицеров.
Адам рассмеялся:
— Мне думается, эччеленца, дело не только в количестве солдат, но и кое в чем еще. Сегодня я читал русскую фронтовую газету.
Адам вытащил из кармана газету — две страницы жесткой, желтоватой бумаги.
— О, это очень интересно! — воскликнул Паулюс. — Расскажите-ка, Адам, что в ней…
— Вот коротенькая передовая статейка, эччеленца, о взятии Котельникова. Они пишут, что Котельниково стало могилой десятков тысяч наших солдат. К несчастью, они правы и здесь. Русские утверждают в этой статье, что наступает час расплаты. Они призывают к тому, чтобы в новом году крепли удары по немецко-фашистским оккупантам, они зовут вперед, на Запад. И полная уверенность в победе, эччеленца. Фотография русского солдата, видите? Он разведчик, по-видимому. О нем пишут, что он совершил семьдесят пять вылазок в наши тылы и убил девяносто наших солдат. Впрочем, этот солдат — младенец по сравнению с другими русскими снайперами. У них есть знаменитый Зайцев, на его счету, как я вычитал около трехсот наших…