Собрание сочинений в четырех томах. 1 том
Шрифт:
Но все это было раньше, в детстве. Теперь Семчик — взрослый. Ему четырнадцать с половиной лет.
Кончилось тем, что Семчик. как всегда, спросил у отца о нэпе.
Отец торопился на собрание и ответил коротко:
— Новая экономическая политика... нэп... Линия партии в области экономики. Понял? — и побежал на собрание.
Он всегда такой занятой, и брат тоже.
Из этого объяснения Семчик все-таки понял, что нэп не учреждение, и успокоился.
Потом открылось первое в городе кафе. Открыл его Мерлис, толстый, багровый сосед Семчика по квартире. Еще недавно Семчик отлупил его золотушного сынишку.
— Буржуенок,
Это кафе, вывеска над ним, сначала робкая, скромная, под цвет вывесок государственных учреждений, потом обнаглевшая, усмехающаяся золотыми буквами — «Мерлис», — удивили Семчика.
— Ишь ты, — почесал в затылке, но выводов никаких не сделал.
Потом густо стали возникать магазины, кафе, рестораны. Для такого маленького городка их стало непомерно много: «Ампир», «Аркадия», «Европа», «Прочь скука» и один, который назывался современно, — «Красная».
Худая буржуйка, которую уплотнили отец с Семчиком, тоже засуетилась: быстро шмыгала по коридору, огромная связка ключей звенела при каждом ее движении.
Семчику сказали ребята, что это и есть нэп. Он не поверил. Отец не мог соврать, а он говорил не о магазинах, а о политике.
Потом Семчик понял, что есть какая-то связь между политикой, о которой говорил отец, и открывшимся кафе Мерлиса.
Но этого он не одобрял.
— Я за сэп! — убежденно говорил он дворовой детворе. — За старую экономическую политику.
Дома между отцом и старшим братом шли горячке споры: брат был тоже против нэпа. Семчик вслушивался с мучительным интересом.
Он хотел поддержать брата в споре с отцом, но ничего не мог объяснить и с ужасом видел, как железная отцовская логика побеждает суматошные мысли брата.
А затем, на партийном собрании, куда специально пригласили и комсомольцев, Семчик услышал рассказы вернувшихся из поездки в село для смычки рабочих-большевиков о том, как встретила нэп деревня.
— Совсем другая жизнь пошла с отменой продразверстки, и кипение в умах другое, — восхищенно говорил худой и высокий гвоздильщик в буденовке и кожаной куртке. — Люди сеять хотят, люди в хлеб поверили... В один голос говорят: спасибо Владимиру Ильичу, подумал он о нас!
Рассказывали они о первых колхозах; это Семчику особенно понравилось. Слово «коллектив» всегда было святым для него. Коллектив — это когда все свои вместе. Это дружба, и это сила. Он знал это с самых ранних лет: когда отец-подпольщик сидел в тюрьме, коллектив его товарищей поддерживал семью Семчика.
Разумеется, Семчик не мог еще понять во всем многообразии и величии тот сложный и увлекательный процесс, который свершался сейчас в деревне: от военного коммунизма через нэп к социализму! — но теперь он был всей душою за нэп. Он вспоминал гордые слова отца: «А мы еще посмотрим, кто кого!», он узнал с радостью, что это слова Ленина, и ему вдруг страстно захотелось отпроситься на работу в деревню и там самому ввязаться в драку с кулачьем. Он не понимал еще, что эта «драка» будет необычной, особенной, долгой, что солдатами в ней станут сельские кооператоры, первые колхозники, деревенские большевики, а потом — рабочие-двадцатипятитысячники. Он не понимал еще, что вопрос «кто кого?» решается не только в деревне, а и здесь, в городе — в промышленности, в торговле, в государственном учреждении, в школе, — везде. Он многого еще не понимал, но всем ребячьим сердцем своим был он со взрослыми, с отцом, с партией, с Лениным. Он был счастлив и горд, что его допустили — даже пригласили! — на серьезное, партийное собрание, и, слушая речи большевиков, он взволнованно клялся себе, что никогда, никогда он «не сдрейфит», никогда не изменит партийному делу. «Мы еще посмотрим, кто кого!» — шептал он, сжимая рукой воображаемый наган. Славный хлопчик! Он и не знал, что в свое время придет и его черед ценою жизни доказать свою верность этой клятве на партийном собрании.
В общем он был только четырнадцатилетним веснушчатым парнем. Лихо бегал с пакетами по городу, стойко голодал, любил крепко отца, брата и всех товарищей-комсомольцев. Простаивая ночи в чоновском карауле, мечтал умереть от бандитской пули. Ничего не читал, зато жадно слушал. Утром уходил в уком, а ночью, еле волоча от усталости ноги, брел домой, спал, широко разметав руки, причмокивая губами и посапывая.
Мальчик гонял голубей. Сизые, серые, дымчатые, чуть не синие или почти коричневые, с хохолками и без хохолков, всяких мастей и пород, голуби взлетали над крышей веселым, шумным табором, рассыпались в небе, как брызги, и стекали вниз, обратно на крышу, к мальчику.
Семчик бежал по делу. Увидев голубей, он остановился, задрал голову и с восторгом стал глядеть на голубиные игры. Голуби кувыркались в чистом августовском небе, их крылья иногда вспыхивали под солнцем. Мальчик на крыше счастливо улыбался и кричал голубям:
— Гуль-гуль-гуль! Такие вы этакие!
Около себя Семчик вдруг заметил худенького чернявого парнишку. У него под мышкой тоже была разносная книга. Он тоже глядел на голубей, но глядел хмуро, завистливо.
— Делать нечего, — пробормотал он, — голубей гоняет. Небось буржуйский сынок!
Он скользнул взглядом по брезентовому Семчикову портфелю и спросил безучастно:
— Где служишь?
Они познакомились и быстро, как всегда бывает у ребят, подружились. Звали черного парнишку Алешей, он служил в совнархозе курьером.
— Невысокая должность! — засмеялся он невесело. — Да жить ведь надо.
Семчик не думал так: должность курьера не казалась ему ничтожной. Мрачность нового приятеля ему понравилась: сам он был весел и беззаботен, как птица небесная.
— Ты партейный? — спросил он Алешу.
— Нет.
— Как же так? — удивился Семчик и гордо добавил: — А я партиец: член РКСМ.
Алеша посмотрел на него недоверчиво.
— Не врешь? — И добавил; — Ты не обижайся. Потому я не знал, что таких, как мы, малышей принимают в партийцы.
— Мне шестнадцать лет, — храбро солгал Семчик. — Я очень старый комсомолец. Ты тоже записывайся.
— Меня не возьмут, — безнадежно покачал головой Алеша. — У меня почерк плохой. Я неученый. Вот учиться б пойти... — жадно добавил он.
Семчик вспомнил: вчера, уходя куда-то, отец задержался в дверях, скользнул по нему внимательным взглядом и сказал задумчиво:
— Учиться тебя определить надо. Чего растешь неучем?
Потом почесал небритую щеку и заторопился, ушел: он занятой!
— Учиться? Да... — неопределенно поддержал Семчик разговор с Алешей. Потом вдруг оживился: — А у нас в комсомол и с плохим почерком принимают. Не в почерке дело: был бы ты сознательным и жизнь не побоялся б за революцию отдать. У тебя оружие есть? У моего брата есть, и у меня будет.