Собрание сочинений в четырех томах. Том 2. (выборочно)
Шрифт:
— Приезжай, Волька!
А из-за желтых сосен доносился до них веселый, полюбившийся всем голосок:
— В выходной при-еду!
ОТЦОВСКАЯ КУРТКА
Куртка была черная, бархатная, карманы ее топорщились, в глубоком мягком рубчике отливали серебром круглые пуговицы. Сидела она на отцовских плечах крепко, туго обхватывая широкую грудь.
— Папаня, а папаня! Отдай мне эту куртку. Ты, гляди, уже старый для нее, — с завистью говорил Ленька, обдергивая
— Я стар, а ты больно молод, — отшучивался отец.
Ленька и правда был еще молод. Он учился в четвертом классе, но в семье был старшим. Кроме того, с ним водился соседский Генька. А Генька уже год назад кончил семь классов школы и теперь работал на селе в пожарной команде. Но пожаров в селе не было, зачастую даже дым не поднимался из труб. Шла война, и в колхозе спешили с уборкой урожая. Ленькин отец возвращался домой поздно, при свете фонаря долго возился во дворе и, озабоченно поглядывая на сына, говорил:
— Ты, брат, гляди, приучайся к делу. Я не сегодня-завтра на фронт уйду. Большаком в семье останешься!
— «Большаком»! — усмехался Ленька. — Стану я еще связываться! Одного Николку по затылку стукнешь, и то к матери побежит жаловаться.
— А ты не стукай. Большак — это делу голова, а не рукам воля! Много я тебя по затылку стукал?
В день проводов отца в избе шла кутерьма. Мать, как потерянная, хваталась то за одно, то за другое, стряпала, пекла, наспех укладывала в сундучок какие-то вещи. Отец вынимал их и отдавал ей обратно:
— Убери. Не в гости еду.
Увидев в руках матери бархатную куртку, он посмотрел на Леньку, усмехнулся и ласково сказал:
— Носи, большак!
Ленька вспыхнул и застеснялся.
— Да куда она ему! — всплеснула руками мать. — Не дорос ведь!
— Дорастет, — уверенно сказал отец и погладил мать по плечу. — Помощником тебе будет!
Уложив сундучок, отец обвел взглядом просторную избу, присел на край скамьи и сказал:
— По русскому обычаю, посидим перед дорогой.
Мать поспешно усадила детей и села с ними рядом, придерживая рукой трехлетнюю Нюрку. Все притихли. Ленька посмотрел на отца, и горло у него сжалось.
«Как же мы одни будем?» — подумал он, поняв вдруг, что отец действительно уезжает далеко и надолго.
Прощались у околицы. Отец спустил с рук Нюрку и троекратно поцеловался с матерью.
— Прости, коль сгоряча обидел когда…
Низко, без слез, поклонилась ему мать:
— За все, что прожито, за все, что нажито, спасибо тебе, Павел Степанович!
Женщины подхватили ее под руки, и Ленька вдруг услышал тонкий плач с разноголосыми причитаниями.
Лицо у отца дрогнуло. Он махнул рукой, вынул туго сложенный платок, обтер им лоб, щеки и подозвал Леньку:
— До Веселовки проводишь меня.
Шли молча.
Ленька, в наброшенной на плечи отцовской куртке, размахивая длинными рукавами, то и дело поворачивал тонкую шею, чтоб взглянуть на отца. Но отец о чем-то думал и время от времени тяжело вздыхал.
— Ты вот что… пять человек вас у матери… — Он замолчал, не находя простых и нужных слов, которые хотелось сказать сыну.
— Ты просись к пулемету. Чуть что — сотню немцев уложишь, — озабоченно сказал вдруг Ленька.
— Там знают куда… — рассеянно ответил отец.
Ленька испуганно посмотрел на его круглое доброе лицо.
— А ежели в штыковой пойдешь… — шепотом сказал он и замер, глядя широко раскрытыми глазами в лицо отца.
— Ну-ну, — ласково усмехнулся тот.
Ленька бросился к нему на шею:
— Папка, вернись! Живым вернись!
Теплыми ладонями отец оторвал от своей груди голову сына и заглянул в его глаза:
— Мать береги.
Мелкие капли дождя сеялись на размытую лесную дорогу. По краям топорщились голые осенние кусты. В мутных лужах мокли опавшие листья.
Отец крепко держал за руку сына.
— Солому внесите, а то дожди намочат… Дров заготовьте на зиму…
Отец останавливался, крепче сжимая маленькую жесткую руку.
— Слышь, Ленька!
— Слышу, папаня.
Жизнь пошла по-новому. Один человек ушел из дому, а семья осиротела. За столом пустовало место, не вздрагивали половицы от тяжелых отцовских шагов, на дворе не слышался голос хозяина. Мать постарела, осунулась, сняла с окон нарядные занавески, убрала со стола скатерть. Думая об отце, она устало покрикивала на младших детей или, сидя на лавке и покачиваясь из стороны в сторону, тихонько причитала:
— Ушел мой голубчик, ушел мой милый…
Ленька подсаживался к ней, неумело утешал ее, обнимал за шею:
— Ну ладно тебе… Говори, чего делать-то, а, мамка? Воды принесть иль дров наколоть?
Отцовскую куртку Ленька носить не стал, а аккуратно сложил рукав к рукаву, отдал матери и сказал при этом так же, как отец:
— Убери. Не в гостях я.
Работы у него стало много. Утром, торопясь в школу, он окидывал хозяйским глазом двор.
«Солому внесите, а то дожди намочат», — наказывал отец.
Солома все еще не была внесена. Скотина растаскивала ее по двору, втаптывала в грязь.
— Николка, — кричал Ленька младшему брату, — переноси солому помаленьку! Я приду, сам докончу.
Николка лениво почесывал затылок.
— Кому говорю?! — кричал Ленька, хлопая калиткой.
В школе он слушал невнимательно, нетерпеливо ждал конца урока; по стеклам барабанил дождь, в хозяйственных заботах расплывались мысли:
«Поглядеть бы, на чердак слазить, не протекает ли крыша где…»