Собрание сочинений в десяти томах. Том 10. Публицистика
Шрифт:
Случилось: Горький швырнул головню в старый чулан, где хранился старый реквизит "почвенников", заплесневелые консервы "мужицкой силы", и неожиданно и странно нашлись свирепые оберегатели этого литературного имущества.
Чем в прошлом славна и велика была русская литература? Страстной тоской по недостижимому (еще бы, - под самым носом пудовый кулачище исправника)... Глубиной противоречий, глубиной такой бездонно вековой, что Достоевскому померещился там сам антихрист... Бунтом против неба и земли ущемленного разночинца-одиночки... Мужицким анархизмом Льва Толстого... Полнокровной эмоциональностью, "нутром", мужицкой силой... И т. д. и т. д. ...А после Октября - наспех собранными и наспех записанными идеями и фактами великой эпохи...
Вывозилось все это на Запад
Сегодня нам невыгодно вывозить сырье. Вместо леса выгоднее вывозить бумагу и химпродукты, вместо мазута - бензин, вместо руды - машины. Мужика сегодня, собственно говоря, уже и нет, мужики приступают к постройке степных социалистических городов. Корявая лешачья силища, после второго мужичьего Октября учится в университетах. Сегодня мы намерены вывозить науку, философию, наши идеи, претворенные в живые формы нашего героического времени. Мы больше не хотим быть страной сырья и "мужицкой силой" и даже (хотим или не хотим) принуждены будем сырую бабу Эмоцию попросить пересесть во второй ряд, а в первый - нового организатора искусства...
Собственно говоря, я повторяю слова Горького (из его двух статей). Это все очевидно... Почему же Серафимович, Панферов с товарищами, выхватив наспех, как револьверы, цитаты из Ленина и Сталина, пошли в наступление в защиту "мужицкой силы"?
Первым делом Горького горько упрекнули в грубости и невежливом обращении с писателями...
"...Мы говорим Алексею Максимовичу: мы любим тебя, для нас каждое твое слово очень много значит, никто больше тебя не имеет права нас критиковать, но делай это бережно, б е з и з л и ш н е й з л о с т и. А то человека добить можно... Новиков-Прибой, например, сам не свой от переживаний... Старик без головы ходит..." (из речи Панферова на вечере в МОРП). "...Я себе не представляю никак, - говорит другой участник вечера, - чтобы о процессах, происходящих в настоящее время в СССР, можно было говорить д о р е в о л ю ц и о н н ы м языком..."
Один молодой писатель на литературном заседании в Ленинграде (я сам это слышал), взяв слово, начал так:
"Товарищи, нас, молодых, которые приходят к вам, маститым, что ли, я хочу сравнить с цветком... Его, товарищи, надо заботливо и осторожно поливать..." И т. д.
Парень был здоровенный, кровь с молоком, но говорил слабым и женственным голосом... По чистой совести, - это была не просьба, не требование помочь, а кокетство. Все силы отдаются на учебу тысяч молодых дарований, несущих советской литературе свои творческие возможности... Но почему комсомолец, вузовец, рабфаковец работает по шестнадцати часов в сутки, ликвидировав неграмотность, через несколько лет знает два-три языка, изучает философию, печатает научные статьи и т. д. Американские эксперты ерошат волосы, оглядывая размеры наших дерзновений... И почему молодой гладкий парень-писатель, развалясь на стуле, требует женственным голосом: "Поливайте меня..." Может быть, он хочет, чтобы поливали его настоем из "мужицкой силы"?
Советская литература (периода от гражданской войны до коллективизации сельского хозяйства и начала построения бесклассового общества) сделала свое дело - значительное и важное. Книги Панферова переведены на все языки. Германские рабочие, заключенные в концентрационные лагери (то есть находящиеся в условиях, весьма далеко отстоящих от построения бесклассового общества), с упоением читают Панферова. Но для нас сегодня эта литературная форма - уже противоречие... Вот о чем говорит Горький. Он говорит, что книга Панферова нужна была и хороша в с в о е в р е м я, несмотря на "выкулдыкивание". Сегодняшняя литература должна быть по плечу стране, выходящей на первое место в мире, - сегодня "выкулдыкивания" нам не простят ни наш читатель, ни читатель зарубежный... От советской литературы ждут новых, еще невиданных персонажей, и на сегодняшнего рабочего, читающего Гете в подлиннике, никак не напялишь мужицкий армяк и лапти, - пускай это лапти вчерашнего батрака...
Теперь по существу: о каноне, в защиту которого Серафимович и Панферов выхватили цитаты. Русский язык настолько богат глаголами и существительными, настолько разнообразен формами, выражающими внутренний жест, движение, оттенки чувств и мыслей, краски, запахи, материал вещей и пр., что нужно построение научной языковой культуры - разобраться в этом гениальном наследстве "мужицкой силы"... Больше нельзя лопатой швырять в книжку слова без разбору. Язык двигается к точности и выразительности через простоту и экономию... Будем мыслить, что мы идем к такому совершенству, когда возможен, например, литературный скандал по поводу лишнего или неправильного эпитета (совершенно так же, как машиностроение идет от точности одна десятая миллиметра к точности одна сотая).
Русский язык должен стать мировым языком. Настанет время (и оно не за горами), - русский язык начнут изучать по всем меридианам земного шара. Язык, на котором мыслил Ленин, на котором с математической ясностью и простотой Сталин выражает философию движения истории...
В самом деле, нельзя представить, чтобы в Оксфорде, скажем, профессор русского языка - в черной мантии и седом парике - втолковывал студентам глагол "выкулдыкивать"... Через два-три года советский читатель будет неизмерно культурнее тех писателей, кто сегодня женственным голосом требует поливки, или тех, кто сегодня, и не откладывая, не почувствует поставленным себя кверху ногами проклятой диалектикой...
"Мужицкая сила" нынче в сапожках хочет ходить.
ОТВЕТ ИЛЬЕНКОВУ
Спор идет о русском языке: владеть ли этим орудием искусства, усовершенствуя его до высшей чувствительности, чтобы со все большим совершенством и глубиной отображать стремительно несущиеся на подъем события нашей эпохи, ее философию, ее живые персонажи, или принять как аксиому, что советская литература уже сделалась мировой литературой, что книги Панферова и других пролетарских писателей переведены на все языки, успокоиться на этом и спесиво превратить литературу в схоластическую академию, где молодежь будет заучивать безусловные образцы (хотя бы и десятилетней давности), где неминуемо произойдут конфликты вроде тех, что, помню, бывали у нас в самарском реальном училище? Ученик: "Батюшка, может бог создать такой камень, чтобы самому не поднять? (Торопясь, чтобы поп не перебил.) Если может, значит, бог не всесилен, если не может, значит, не всемогущ". Священник: "За кощунственные мысли ставлю тебе кол, пошел вон из класса".
Так вот, Ильенков поставил мне за мою статейку (в No 27 "Литгазеты") кол и выгнал меня из советской литературы, обозвав барином и фашистом, собирающимся сжечь советскую пролетарскую литературу, как сожгли фашисты берлинский парламент.
Статью мою, за которую Ильенков лишает меня огня и воды, я написал в дни выступления Горького о языке. Горький сказал то, чего давно ждали сотни молодых писателей, что назрело в самом росте Советского Союза. Горький сказал, что те художественные приемы, которыми пользовались и пользуются некоторые советские писатели, во многом уже не соответствуют высоте задач социалистического строительства и, стало быть, художественно не могут их отражать. Тем самым сравнительно низкое художественное качество является вредоносным, и защитники (как Серафимович) этакой рогатой силищи, лезущей из тумана, канонизирующие эту рогатую мужицкую силищу из тумана, вредят дальнейшему развитию и продвижению советского искусства.
Так я понял мысли Горького, - они были чрезвычайно важны, как бывает важен знак режиссера, вовремя вводящий на сцену новых персонажей, дающих дальнейшее развитие действию. Эти мысли были, как горящие головни, брошенные в чулан со старым реквизитом русского языка... Но после этих выступлений Горького образовалась (временно) как бы пустота, некий ужас, и не без основания, - писатели знали о существовании Ильенкова. Я - забыл. Я беспечно (как птичка, не предвидя от сего...) бросился первым, чтобы заполнить эту пустоту. И напоролся на ржавые рапповские вилы.