Собрание сочинений в девяти томах. Том 5. Льды возвращаются
Шрифт:
В палату вошла высокая седая женщина в белом халате в сопровождении врачей и медсестер. По тому, как почтительно прислушивались все к каждому ее слову, я поняла, что это очень видный врач.
– Хорошо, что вы пришли как раз сегодня, – сказала она, светло улыбаясь мне. – А то я уже собиралась посылать за вами. А чему это вы только что смеялись?
– Я… я рассказываю Елене Кирилловне о ее сыне.
– Он уже сидит?
– Нет, что вы. Рой уже топает. И даже лопочет. И знаете, мне даже кажется, что по-английски.
Она рассмеялась, а Елена Кирилловна стала грустной.
Профессор Терми встал.
– Очень рад вашему приходу, коллега, – сказал он. – Мне говорили о вас как о человеке с прецизионными, или, как это сказать по-русски, с золотыми руками.
– Обыкновенные руки женщины. В Древней Индии говорили, что у врача должны быть глаз сокола, сердце льва и руки женщины. Всего лишь руки женщины! Ну, как мы себя чувствуем, моя дорогая? – наклонилась вошедшая над постелью Елены Кирилловны.
– Госпожа Шаховская согласилась на эксперимент. Я всегда преклонялся перед силой русских женщин, – сказал американский ученый.
– И вовсе тут нет никакого геройства. Обыкновенное лечение. Начинать его надо с больного, который в лучшем состоянии.
Елена Кирилловна слабо улыбнулась.
Теперь я вспомнила. Это была главный хирург клиники Валентина Александровна Полевая. Я смотрела на ее красивое, уже немолодое лицо во все глаза, и она заметила это.
– Ну вот, – сказала она мне. – Теперь давайте поговорим.
Я сразу заволновалась.
– Так вы работали с ними? – спросила она, отведя меня к окну.
Я кивнула.
– Между скульптором и хирургом должно быть нечто общее. Вот я и грешу. Да, да, – снова улыбнулась она. – Грешу, делаю статуэтки. Я с тебя бы охотно слепила. У тебя совсем такая фигурка, как была у нее… И вы чем-то походите.
– Что вы? – ужаснулась я. – Мы такие разные.
– Ну так как? Будешь натурщицей?
Я покраснела.
– Вот именно, придется раздеться донага. Что ж ты пугаешься? Я врач, к тому же и женщина, а уважаемый наш американский коллега профессор Терми – человек почтенного возраста.
Я ничего не понимала. Американец посмотрел на меня, как бы подбадривая.
Она положила свою нежную и сильную руку на мою:
– Видишь ли… Эксперимент должен быть сравнительный. Мы должны видеть одновременно два тела. Здоровое… и поврежденное. Твое и ее.
– Как видеть? – похолодела я.
– Не только обнаженной, но просвеченной потоком частичек нейтрино, о которых ты учила в школе. Наш нейтриновый микроскоп должен показать нам спирали нуклеиновых кислот у тебя, вполне здоровой, и у нее, больной. Мы сравним…
Я была ошеломлена, у меня тряслись поджилки, я трусила самым позорным образом.
Она поцеловала меня:
– Я знала, что ты согласишься.
Я действительно согласилась, даже не осознав этого.
Эксперимент только казался страшным. Мы просто сидели, вернее, полулежали с Еленой Кирилловной в креслах, напоминающих шезлонги. В комнате свет погашен. Я могла не стесняться. Никто не видел меня голой. В общем, как в рентгеновском кабинете. Сзади и спереди кресел какая-то очень громоздкая аппаратура. Перед нами экран. На нем с гигантским увеличением проектировалось то, что составляло основу, жизни мою и Елены Кирилловны. Мы обе видели изображения. Длинные двойные спирали, будто бы похожие на металлические стружки токарного станка. Порой справа и слева изображения совсем непохожи. Очевидно, мы видели то, что отличало нас с Еленой Кирилловной. Но иногда картины на экранах становились почти совсем одинаковыми или похожими.
Профессор Терми, его помощники, Валентина Александровна Полевая, главный врач, старичок профессор и еще какие-то ученые, сидели на поставленных рядами стульях и обменивались короткими фразами, глядя на экран. Иногда Леонардо Терми совмещал изображения двух экранов и сравнивал мое и Елены Кирилловны «устройство», что-то вскрикивал, объяснял. Кажется, они все-таки нашли повреждение. Я старалась тоже увидеть, но ничего понять не могла. Оказывается, в одном месте у Елены Кирилловны мостики, соединяющие двойные спирали, оборвались, словно подверглись бомбардировке. Собственно, так и было. Лучи радиации механически разрушили их.
– Мне все ясно, – сказала Валентина Александровна. – Если вы считаете, что это и есть место повреждения, то попробуем его восстановить, пользуясь здоровым образцом.
Здоровый образец, «эталон жизни» – это была я.
У меня заколотилось сердце. Мне казалось, что из-за моего волнения на экране все сразу исказится, но там ничего не произошло.
– Я воспользуюсь нашим электронным скальпелем, мистер Терми, – говорила Полевая. – Хирургический пантограф. Уменьшает движения хирурга в сотни тысяч раз.
– Я мог бы только мечтать об этом в Америке, – послышался голос американского ученого.
– Начнем сейчас же, – предложила Полевая.
Я потом узнала, что на руках у Полевой были надеты браслеты, от которых тянулись провода к сложнейшему аппарату. Браслеты улавливали биотоки хирурга и соответственно ими управляли через аппарат электронным лучом, копировавшим движения рук хирурга в стотысячном масштабе.
Я видела, как протекает операция, прямо на экране.
Луч скользил по нему и заставлял разрозненные, сбившиеся в бесформенные кучки молекулы выстраиваться в пораженном месте точно так же, как это было видно на другом экране. Елену Кирилловну усыпили с помощью какого-то излучателя, а меня почему-то усыплять не стали. И я все-все видела! Это было поразительно просто и в то же время непередаваемо сложно. Собственно, нельзя было даже представить, что происходит «хирургическая операция»! Я вспомнила, что Полевая – скульптор. Она у нас на глазах «лепила» живого человека. Вернее, программу его организма!
Полевая ловко орудовала лучом-скальпелем. Она строила из молекул мостики, как дети фигурки из игрушечных кубиков. Она примеряла результаты своей работы совмещая изображение двух экранов, снова принималась за невероятной трудности, скрупулезную работу. Пораженных мест оказалось много. Их методически выявляли и восстанавливали.
Конечно, никакой человек не в состоянии выполнить этот «микроскопический сизифов труд». К счастью, электронным скальпелем через хирургический пантограф управляла еще и кибернетическая, обучающаяся в процессе работы машина. Только с ее помощью можно было починить уйму разрушенных мостиков по образцу первых, восстановленных самой Полевой.