Собрание сочинений в девяти томах. Том 5. Льды возвращаются
Шрифт:
Казалось странным вынырнуть в роскошной, отделенной дубовыми панелями комнате с роялем, отодвинутым в угол, с лабораторным распределительным щитом, уникальным плазменным ускорителем, доставленным сюда вместо громоздкого синхрофазотрона.
– Ну, вот мы и дома! – объявил Буров.
– Тогда я переоденусь, – сказала Шаховская.
Она отошла к ширме около рояля, где на диване было заботливо приготовлено все необходимое для переодевания.
Через минуту Шаховская появилась уже в легком, облегающем фигуру комбинезоне.
Буров докладывал по телефону Веселовой-Росовой
– Приступаем к работе, – закончил он.
– Я только подсохну – и обратно, – словно оправдываясь, сказал Трощенко, который сидел на полу, свесив ноги «в прорубь».
Физики сразу же приступили к работе. Трощенко, обхватив мокрое колено руками, наблюдал за ними. Особые это люди!.. Чтобы изучить космические лучи, как альпинисты, поднимаются по кручам в поднебесье, теперь вот опустились на дно…
Потом он простился, напомнив, что в капитанской каюте корабля-спасателя дежурят его эпроновцы – они всегда придут на помощь, и уплыл.
Физики остались одни.
Шаховская открывала в Бурове все новые черты.
Экспериментатор – это не простой ученый-физик, знающий свою область. Помимо научной дерзости, знаний, равняющих его с теоретиками, он еще должен быть инженером, конструктором, изобретателем, не только провести тончайший опыт, продумав его во всех деталях, но и придумать весь арсенал опыта, изобрести неизвестное, иной раз своими руками смастерить никогда не существовавшую аппаратуру, оставив попутно в технике важнейшее изобретение, а для себя всего лишь очередной неудавшийся опыт, который будет забыт.
С яростным весельем набрасывался Буров на работу. Он словно радовался, когда обнаруживал, что чего-то не хватает и надо это делать самому. Он становился за тиски, пилил, резал, Шаховская наматывала катушки, паяла… Ведь им нельзя было выйти в соседнюю лабораторию за любой мелочью.
Понадобились изоляторы. Их не было. Буров посмотрел на потолок, увидел люстру. Поставил стул на стол, забрался на него и снял плафоны. Из них получились великолепные изоляторы.
Шаховской потребовались металлические нити. Буров, не задумываясь, вынул из рояля струны и победно протянул их помощнице. Из этих же струн он сделал нужные им пружины и устроил великолепную пружинную подвеску для особо точного прибора, чтобы на нем не сказывалось дрожание морского дна вблизи действующего вулкана.
– Как вы себя чувствуете в одиночном заключении? – весело спросил он Елену Кирилловну после работы.
– Я бы не сказала, что оно одиночное, – ответила Елена Кирилловна, стеля себе на ночь на диване за ширмой.
Буров располагался в другом конце кают-компании на угловом диване, который был ему явно короток.
– Слушайте, Буров, – послышался из-за ширмы голос Шаховской. – Я бы не поверила, что буду спать с вами в одной каюте… того же самого ледокола…
– Это не каюта… – ответил Буров. – Это полевая палатка. Геологи или саперы в ней задумывались бы о соседстве друг с другом.
– Вы все-таки, Буров… настоящий! – воскликнула Шаховская.
Буров уже спал.
– А
– Храплю? – весело отозвался Буров. – Значит, вы мало работали вчера, если могли слушать мои ночные концерты.
И на следующий день Буров так вымотал и себя и свою помощницу, что та уже ничего ночью не слышала.
Они не поднимались на поверхность две недели, пока не подготовили эксперимент.
Во время эксперимента Елена Кирилловна надела наушники с микрофоном, как телефонистка, и каждую минуту передавала в Великую ярангу ход опыта. Проводили его под водой двое, но заочно участвовали в нем все научные сотрудники Великой яранги, включая Марию Сергеевну и приехавшего Овесяна.
Эксперимент был проведен. Результат взволновал всех.
Ядерные реакции в затонувшем судне не проходили, как не проходили они под водой в месте, где существовало прежде «Подводное солнце». Таким образом доказывалось, что морская вода и ее примеси не имеют никакого влияния на ход ядерных реакций, влияет что-то другое.
Буров держал в руках фотографию, полученную под водой в камере Вильсона, где оставался след от пролетавших элементарных частиц. Не выпуская ее, он сжал помощницу в объятиях.
– Вы понимаете, что это такое? Понимаете?
– Я понимаю, что вы сломаете мне кости.
– Видите? Какая-то сила поглощает нейтроны, не дает им разлетаться! Они не долетают до соседних атомных ядер, не могут разрушить их.
– Но вы можете. Умоляю, отпустите.
– Это же субстанция!.. Неведомая субстанция. Ее нужно поймать! Это же протовещество!
Буров казался мальчишкой, глаза его горели, волосы растрепаны, он весь словно искрился, как наэлектризованный.
А потом пришлось скучно повторять одно и то же. Веселова-Росова желала удостовериться, требовала дотошных проверок.
Буров поручил повторять опыт Лене.
– Там, где требуется упорство, непогрешимость и дотошность, незаменимы женские руки, – заявил он.
Сам Буров углубился в подготовку сложнейшего эксперимента, который поможет разгадать физическую сущность открытой субстанции. Он хотел проверить, как действуют на нее тяготение, электрическое и магнитное поля.
В Великой яранге волновались, вызывали наверх для доклада и обсуждения результатов, но Буров не хотел об этом и слышать, он должен найти самое главное. Кроме того, организмы «подводных физиков» привыкли к повышенному давлению. Смена давления могла даже вывести их из строя.
И снова «фантазер от науки» предложил неожиданное инженерное решение. Нужно определить «размещение» загадочной субстанции. Он потребовал, чтобы эпроновцы помогли ему путешествовать вместе с ледоколом по дну!..
Буров не знал, как реагировали вверху на его новую безумную, как, наверное, сказал Овесян, затею, он только настаивал, доказывал до хрипоты, требовал.
Трощенко, этот немногословный эпроновец, и капитан ледокола Терехов поддерживали его. Они заверили академика и профессора Веселову-Росову, что ледокол можно передвигать.