Собрание сочинений в пяти томах. Том 5

О.Генри Уильям

— О, мистер Питерс! — закричала она. — О! о!

Я сразу подумал, что тут замешан Джон Том, и сказал:

— Мы были как братья, я и этот индеец, но я в два счета покончу с ним, если…

— Нет, нет, — сказала она, ломая в отчаянии руки. — Литтл-Бэр тут ни при чем. Это… мой муж. Он украл моего ребенка. О, — сказала она, — и как раз когда я снова его нашла! Бессердечный человек! Что он только со мной не проделывал! Он меня заставлял пить. Бедный мой мальчик! В руках у этого дьявола!

— Как же все это случилось? — спросил

я. — Я ничего не могу понять!

— Я устраивала ему постельку, — объяснила она, — а Рой играл на крыльце у гостиницы, когда муж подъехал к подъезду. Я услышала, как Рой завопил, и бросилась на улицу. Муж уже посадил его в кабриолет. Я умоляла его отдать мне мое дитя. Но вот что он сделал со мной. — Она повернула лицо к свету. Через всю щеку и рот шла багровая полоса. — Он ударил хлыстом, — сказала она.

— Вернитесь в гостиницу, — сказал я, — и мы посмотрим, что можно будет сделать.

По дороге она мне рассказала еще несколько подробностей. Когда он ударил ее хлыстом, он сказал ей, что он узнал, что она поехала за ребенком, и отправился в том же поезде. Миссис Коньерс жила в Квинси с братом, и они всегда оберегали мальчика, потому что ее муж неоднократно делал попытки его похитить. На мой взгляд, он был хуже всякого жулика. Он промотал все ее деньги, бил ее, убил даже ее любимую канарейку и рассказывал про нее всякие гадости.

В гостинице мы застали массовый митинг из пяти возмущенных граждан. Остальные жители города мирно спади уже с десяти часов. Я всячески старался успокоить миссис Коньерс и сказал ей, что с часовым поездом отправлюсь в ближайший город в сорока милях к востоку. Весьма вероятно, что почтенный мистер Коньерс поехал туда, чтобы там сесть в поезд.

— Очень может быть, — говорю я, — что на его стороне законное право, но если я его настигну, я ему дам незаконный тумак в глаз и на день или на два выведу его из строя.

Миссис Коньерс идет в комнаты и плачет с хозяйкой гостиницы. Хозяин выходит на крыльцо в подтяжках и обращается ко мне:

— Я никогда так не волновался, как сегодня, разве только в тот день, когда жена Бедфорда Стигалла проглотила ящерицу. Я видел через окно, как он ударил ее хлыстом и как укатил с мальчиком. Сколько стоит костюм, который на вас? Мне кажется, что у нас сегодня будет дождь, как вы думаете? Скажите, доктор, этот ваш индеец сегодня вечером немножко того, напился? Он зашел сюда как раз до вашего прихода, и я ему рассказал, что случилось. Он как-то странно гикнул и убежал. Я так полагаю, что он очутится сегодня ночью в полицейском участке.

Я уселся на крыльцо и решил ждать часового поезда. На душе у меня было невесело. Меня беспокоило, что Джон Том загулял, да и дело с похищением мальчугана не давало мне спать. Но у меня вечные беспокойства за других. Каждые пять минут миссис Коньерс выходила на крыльцо и глядела на дорогу в том направлении, куда уехал кабриолет. Как будто она ожидала увидеть мальчика верхом на белом пони, с красным яблоком в руке. Не правда ли, совсем по-женски?

Около четверти первого миссис Коньерс снова выходит, волнуется и плачет, снова глядит на дорогу и прислушивается.

— Сударыня, — говорю я, — вы совершенно напрасно прислушиваетесь. В это время они уже на полдороге к…

— Тише, — перебивает она меня, поднимая руку.

И я слышу в темноте приближающиеся шаги. Затем раздается боевой клич, самый страшный, который мне приходилось когда-либо слышать вне цирка, и на крыльцо вскакивает наш индеец. Лампа в сенях бросает на него свет, но я не могу признать в нем мистера Джона Тома Литтл-Бэра, окончившего высший футбольный колледж. Передо мной стоит дикий ирокез, и видно, что он вернулся из боевой схватки. Огненная вода и боевой пыл стерли в нем все следы культуры. Его лосина висит клочьями, и перья на голове растрепались во все стороны. Мокасины покрыты пылью, а в глазах горит дикий огонь. Но в руках он держит мальчугана с полузакрытыми глазами, крепко обнявшего рукой шею индейца.

— Паппуз! [3] — говорит Джон Том, и я замечаю, что обороты речи белых людей вылетели из его головы. Он превратился в самого настоящего дикого краснокожего. — Мой приносить. — Говорит он и кладет ребенка в объятия матери. — Бежать пятнадцать миль, — говорит Джон Том. — Ух! Поймать белого человека. Приносить паппуза.

Маленькая женщина не помнит себя от радости. Она будит малыша, ласкает его и дает ему самые нежные прозвища. Я собираюсь расспросить Джона Тома, но взглядываю на него и вижу какой-то странный предмет у его пояса.

3

Паппуз — по-индейски «маленький ребенок».

— Идите спать, сударыня, — говорю я, — и уложите вашего беглеца. Вы можете быть спокойны. Опасности больше нет никакой.

Я быстро увлекаю Джона Тома в лагерь, и когда он, падая от усталости, засыпает, я беру этот предмет из-за пояса и прячу его так, чтобы он не попадался на глаза культурным людям, потому что даже в высших футбольных колледжах не одобряется снимание скальпа.

Было десять часов утра, когда Джон Том проснулся и огляделся кругом. Я с радостью заметил в его глазах выражение культурного человека.

— Что было вчера, Джефф? — спросил он.

— Огненная вода, — ответил я.

Джон Том нахмурил брови и призадумался.

— В соединении, — сказал он немного погодя, — с интересным физиологическим явлением, известным под названием атавизма. Я все вспомнил. Они уехали?

— Поездом семь тридцать, — ответил я.

— Ух! — вздохнул Джон Том. — Так лучше. Белолицый, принеси великому предводителю Уши-Хип-До немного сельтерской воды, и он снова возьмется за свое дело.