Собрание сочинений в шести томах. Том 6
Шрифт:
По-настоящему дело пошло только во второй половине прошлого века, когда его возглавил Джузеппе Фиорелли. Он добивался того, чтобы не только из-под пепла извлекались древности, по чтобы для истории было сохранено буквально все, что осталось от Помпеи. Археологи задумывались над тем, как укреплять отрытые степы зданий, колонны, как консервировать стенную живопись, как предохранить ее от разрушающего действия дождей, солнца, ветров. В музее возле Porta Marina вам показывают как бы окаменевшие в последней предсмертной судороге человеческие тела. Именно Фиорелли додумался до того, чтобы некие рыхлости в уплотненном пепле заливать раствором гипса. Это и дало удивительнейшие результаты: из нескольких залитых пустот извлекли гипсовые
Поднявшись по Via Marina к Форуму, мы ходили из улицы в улицу. Перед нами был мертвый город, по мертвый так, будто жизнь из него ушла только что, совсем недавно. Улицы были замощены; на перекрестках, там, где в нынешних городах ставят знак с надписью «Переход», тоже были переходы — крупные камни, положенные через улицу с тем расчетом, чтобы, если дождь, можно было бы и пешеходу пройти, не промочив йог в потоках воды, и чтобы и колоса повозок смогли проехать меж камнями.
В домах, справа и слева, — остатки магазинов; в них каменные прилавки, за прилавками, вкопанные в землю, громадные сосуды для вина и для масел.
Мы ходим и ходим по улицам, погубленным и вот сохраненным Везувием, который неизменно маячит вдали; мы заходим в остатки храмов, древних судилищ, в отлично сохранившиеся бани, любуемся колоннами, окружившими Форум, — и все время перед глазами та картина, которая еще в школьные годы была видена в Русском музее в Ленинграде и произвела такое впечатление, что оно неизгладимо остается в памяти уже добрую треть века.
Не все еще сознают могучую силу искусства, силу воздействия его на умы, на чувства человека. Можно проштудировать гору учебников, можно перечитать уйму исследований, монографий, докторских работ об эпохе Петра I. Чтение это даст солидные, фундаментальные знания предмета, такие знания, что дальше, думается, и некуда. Знаешь государственное устройство допетровской и петровской Руси, знаешь свод законов того времени, знаешь экономику, знаешь основы производственных отношений, знаешь быт, внутреннюю и впешшою политику, знаешь, какие велись Петром войны и как они велись. Все знаешь.
Но вот прочитана всего-навсего одна книга: «Петр I» Алексея Толстого. Прочитана — и Петровская эпоха видится тобою уже не через те десятки книг, которые ты читал прежде, а через нее, через эту книгу художника, мастера слова, через ее скульптурные, яркие образы, через характеры ее действующих лиц, через талантливо нарисованные словом события истории. Идет время, те книги тускнеют в памяти, иные и вовсе из нее исчезают, а «Петр I» живет и живет, оставаясь твоим образным путеводителем но далеким петровским временам.
Так же волнующе, но не словом, а кистью написана картина, о которой вновь и вновь думаешь, шагая под горячим итальянским солнцем по улицам Помпеи. Улицы мертвы. Но ты вспоминаешь картину, и они оживают перед тобой. Их оживляет яркое творение большого русского мастера.
Очевидцем страшной катастрофы был, как сказано, Плиний. Он старательно описал все, что видел, все, что прочувствовал. Но его описания остаются достоянием ученых, исследователей, комментаторов. Карл Брюллов, может быть, не один раз перечитывал строки Плиния, и, очевидно, именно они, эти строки, породили замысел картины. Но как все изменилось, когда за дело взялся не старательный летописец, а художник!
Русский мастер бродил по этим улицам в первой половине прошлого века, когда от пепла было очищено еще совсем мало, когда под землей еще находились многие и многие поражающие сегодня посетителей отличной сохранностью чудесные дома богатых помпеян, с их атриумами,
Карл Брюллов не был археологом, он был художником. Подержав в руках черепок вазы, художник дорисовывал в своем воображении остальное: он видел всю вазу. Проходя по нескольким отрытым улицам, рассмотрев несколько колонн, обернувшись на Везувий, он дорисовал все: он увидел весь город в его роковой час.
В 1833 году Брюллов впервые показал свой «Последний день Помпеи» римской публике. И те дни были днями подлинного триумфа русской живописи. Русский мастер Карл Брюллов так же, как другой, совсем не похожий на него русский мастер Александр Иванов с его «Явлением Мессии», не посрамил искусство своей родины. В отличие от картины Иванова, большой успех ожидал брюлловское полотно и на родине, в Петербурге. Перед ним в созерцании, в раздумьях простаивали Пушкин, Гоголь, их большие и малые современники.
Карл Брюллов работал над картиной почти шесть лет. До совершенства отточена каждая ее деталь, каждый камень площади, на которую обрушилось небо, каждая черточка на лицах ошеломленных людей.
В Ленинграде хранится эскиз, который Брюллов какое-то время считал окончательным. Внимательно всматриваясь в ту работу, видишь что она изрядно отличается от картины. И не только том, что в картине действие из уходящей вдаль узкой каменной улицы вынесено на площадь, но и всем тоном звучания. Эскиз несет нам страшную неотвратимость огненной стихии. Люди тут ничто под разгневанным небом. Едипствеппо красивое, что находит в них художник, — это всего лишь их желание умереть, не утратив человеческого достоинства.
Мотив не нов. Мастер шел проторенной дорожкой. Сколько было их, полотен, живописующих мощь стихий, то есть силу бога, и ничтожество человека! И, надо полагать, Брюллов это чувствовал. Знатоки живописи оценивают эскиз очень высоко, утверждая, что по единству содержания и формы он даже превосходит картину. Но художник все же его не завершил и позже от него совсем отказался. Зависимость человека от стихий, его ничтожество перед силами природы — что может создать своего, нового художник, разрабатывающий подобную тему? Он отбросил пессимистический ключ решения задачи. Везувий по-прежнему бушует, хлещут молнии, рушатся степы, падают статуи богов, поток камней летит с клубящегося неба, гибнут люди. Но они гибнут уже не как стадо божье, а в борьбе, в непокорности, в упрямом желании найти выход. Всмотритесь в любую группу — всюду борьба за жизнь. Одни стремятся вынести старца из-под града камней. Кто-то поддерживает свою бессильно падающую подругу — он еще не утратил надежды спасти ее. Молодая семья, озираясь на небо, бежит от него… О безволии, о подчинении року уже нет и речи. Разве прежде кто-либо когда-нибудь надеялся убежать от неба, от божьей воли, от руки всевышнего?
И это путь к реализму, к правде. В Помпее было около двадцати тысяч жителей (другие утверждают даже, что тридцать тысяч), а погибло лишь около двух тысяч. Остальные не сдались, они боролись, они вырвались из огненного ада. В доме, в который мы вошли, не было найдено ни одного трупа, ни одного скелета. В нем даже хранилище ценностей — большой сундук — оказалось пустым: хозяева успели захватить содержимое с собою.
Следовательно, не только отличной формой поразил и завоевал зрителей Карл Брюллов, не только монументальностью своего полотна и обращением к одной из наиболее трагических страниц в истории человечества, по и тем своим собственным прочтением и истолкованием этой страницы, какое он продемонстрировал на полотне.