Собрание сочинений в трех томах. Том 1.
Шрифт:
Степа безнадёжно махнул рукой.
— А как ее фамилия? — спросил Федор Иванович.
— Неизвестно. Прозвали ее в отряде «Сильва».
— И не видел ее больше ни разу?
— Нет. А хорошо бы увидеть. Где-то она теперь.
— Кто ж ее знает, — ответил Федор Иванович. Он помолчал немного и сказал — да-а… Плохо, Степа, если такие «Сильвы» иногда попадают «по разверстке» в МТС. Женского они рода или мужского — все равно плохо.
— Я так понимаю, — сказал Степа, — партия говорит,
— Возможно, — неопределенно сказал Федор Иванович.
Оба помолчали, прислушиваясь к звуку трактора «У-2». На нем работал подсменный Степы. Но оба, видимо, думали об одном и том же.
— А эта девочка, что из института недавно приехала, как она? — спросил Степа.
— Тося?
— Ага. Выйдет из нее агроном? Больно уж она молода. Прямо девочка.
— А тебе сколько лет?
— Мне? — удивился Степа. — Двадцать три!
— И ей — двадцать три: ровесники.
— Ишь, ты! А вроде бы совсем молодая.
— Я тоже был молодым агрономом. Как и Тося…
Степа смотрел на Федора Ивановича и никак не мог себе представить его молодым, да еще таким, как Тося. Он снова надвинул козырек на глаз, ухмыльнулся и сказал:
— Э, нет! Не такой вы были, Федор Иванович, как Тося. Вы вот сидите и обсуждаете со мной «Сильву» и все прочее. Одним словом, душевный разговор. А спаши я плохо — вы мне душу вытрясете.
— Помнишь все-таки?
Оба улыбнулись, вспоминая какой-то случай «с вытрясанием души».
— Кончишь сегодня рыхлить кориандр? — спросил Федор Иванович.
— Надо бы кончить.
— Перед вечером пришлю для проверки Тосю.
Тося быстро шагала через картофельное поле. В короткой юбке, в синей кофточке-безрукавке, без чулок — в одних сандалиях, загорелая, невысокая, она издали и вправду казалась Федору Ивановичу девочкой. Она, запыхавшись, подошла к нему и горячо заговорила:
— Федор Иванович! Через паровое поле была когда-то дорога. Ее вспахали. Теперь там надо было заборонить. А они никак не хотели проборонить дорогу. Никак не хотели! А она засохнет глыбами — нельзя будет сеять.
— Кто они?
— Да трактористы! Я говорю — надо. А они говорят, указания не было. Я говорю, даю вам указание — заборонить. Смеются. «За так, — говорят, — ради уважения можем сделать, но — после». Я доказывала, доказывала, а потом рассердилась и сказала: «Совести у вас нет. Народ за каждый куст картошки болеет душой, а вы целый гектар губите».
— Так, так! Отлично, Тося!
— А потом села рядом с трактористом на крыло трактора и прямо говорю: «Поехали!»
— Ну и что же? Поехали?
— Заборонили. — Она обмахнула лицо платком. — Заборонили, — повторила она и замолчала. — Только если так всегда будет, то это невыносимо.
— Откуда такая мрачность? — спросил Федор Иванович, и в глазах у него мелькнула улыбка.
— Вот ни говорите — «непримиримость — главное достоинство агронома». Это легко сказать. А они не слушают. «Девчо-онка!», — протянула она иронически. — Это очень, очень трудно быть молодым агрономом.
Тося заметала улыбку Федора Ивановича, и губы у нее задрожали.
— Вот и вы смеетесь, — обиженно сказала она и отвернулась. Плечи ее вздрогнули. — Каждый день, каждый день… — но что Тося хотела сказать, было непонятно: слезы не давали ей говорить.
«Плачет, — подумал Федор Иванович. — Или уж и в самом деле не женская эта работа — агрономия?»
— Ну полно, не надо расстраиваться, — сказал он. — Непримиримость — непримиримостью, а реветь-то не надо.
Тося повернула к нему заплаканное лицо и вытерла глаза.
— Я, наверно, не гожусь в агрономы, — тихо сказала она.
Федор Иванович посмотрел на нее и неожиданно сказал;
— Хотите, я расскажу вам про «Сильву»?
— Я видела на сцене, — ответила она удивившись.
— Все-таки послушайте.
Они присели у копны люцернового сена, и Федор Иванович повторил рассказ Степы. Тося повеселела, но все еще молчала. Федор Иванович говорил:
— Такие вот «Сильвы» тоже считают себя агрономами, а к плугу боятся подойти. Знал я одного такого мужчину — «Сильву». В белых брюках и желтых полуботинках… боялся ходить по жнивью, чтобы не запачкаться.
— Разные бывают агрономы, — сказала Тося. — Вот вы — агроном, и я — агроном. Вам легко, а мне трудно. Попробовали бы на моем месте!
Федор Иванович задумался. Он снял фуражку. Седина заблестела на солнце. Он смотрел вдаль, в поле, туда, где колыхалось марево.
Старый и молодой агрономы сидели на стыке трех полей: здесь тихонько шушукался овес, почти неслышно шелестела ботва картофеля, пахло сеном, и над всем этим простиралось бескрайнее небо, заполненное редкими облачками-барашками.
— Да, — сказал, наконец, Федор Иванович, — разные бывают агрономы. По биографии агрономов можно разделить на три категории. Одни — сначала учатся в институте, а потом работают в поле.
— Это — я? — спросила Тося.
— Ну хорошо, пусть вы… Другие — «доучиваются», не уходя с поля: это больше народ пожилой, с серебром в волосах. Идут они от среднего образования к высшему заочно или самостоятельно, в одиночку. Это «киты» колхозных полей: глянул — и все видит до тонкости.