Собрание сочинений В. К. Арсеньева в одной книге
Шрифт:
В это время пришёл один из стрелков и стал рассказывать о том, что Дерсу (так всегда они его звали) сидит один у огня и поёт песню.
Я спросил солдата, где он видел гольда.
— Далеко, — отвечал он мне, — в лесу около речки.
Стрелок объяснил мне, что надо идти по тропе до тех пор, пока справа я не увижу свет. Это и был огонь Дерсу. Шагов триста я прошёл в указанном направлении и ничего не видел. Я хотел уже было повернуть назад, как вдруг слабо сквозь туман в стороне заметил отблеск костра. Не успел я отойти от тропы и пятидесяти шагов, как туман вдруг рассеялся.
То, что я увидел, было так для меня неожиданно и ново, что я замер на месте и не смел пошевельнуться. Дерсу сидел перед огнем лицом ко мне. Рядом
Он громко запел ту же песню и весь спирт вылил в огонь. На мгновение в костре вспыхнуло синее пламя. После этого Дерсу стал бросать в костёр листья табаку, сухую рыбу, мясо, соль, чумизу, рис, муку, кусок синей дабы, новые китайские улы, коробок спичек и наконец пустую бутылку. Дерсу перестал петь. Он сел на землю, опустил голову на грудь и глубоко о чём-то задумался.
Тогда я решил к нему подойти и нарочно спустился на прибрежную гальку, чтобы он слышал мои шаги. Старик поднял голову и посмотрел на меня такими глазами, в которых я прочёл тоску. Я спросил его, почему он так далеко ушёл от фанзы, и сказал, что беспокоился о нём. Дерсу ничего не ответил мне на это. Я сел против него у огня. Минут пять сидели мы молча. В это время опять повторился крик ночной птицы. Дерсу спешно поднялся с места и, повернувшись лицом в ту сторону, что-то закричал ей громким голосом, в котором я заметил нотки грусти, страха и радости. Затем всё стихло. Дерсу тихонько опустился на своё место и стал поправлять огонь. Накалившаяся докрасна бутылка растрескалась и стала плавиться.
Я не расспрашивал его, что всё это значит, я знал, что он сам поделится со мною. И не ошибся.
— Там люди много, — начал он. — Китайцы, солдаты… Понимай нету, смеяться будут, — мешай.
Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что прошлой ночью он видел тяжёлый сон: он видел старую развалившуюся юрту и в ней свою семью в страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и были голодны. Они просили его принести им дров и прислать тёплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на том свете жили так же, как и на этом. Тогда я осторожно спросил его о криках ночной птицы, на которые он отвечал своими криками.
— Это ханяла [217] , — ответил Дерсу. — Моя думай, это была жена. Теперь она все получила. Наша можно в фанзу ходи.
Дерсу встал и разбросал в стороны костёр. Стало вдвое темнее. Через несколько минут мы шли назад по тропе. Дерсу молчал, и я молчал тоже.
Кругом было тихо. Сочный воздух точно застыл. Густой туман спустился в самую долину, и начало моросить. При нашем приближении к фанзам собаки подняли громкий лай.
Дерсу, по обыкновению, остался ночевать снаружи, а я вошёл в фанзу, растянулся на тёплом кане и начал дремать. Рядом за стеной слышно было, как мулы ели сено. Собаки долго не могли успокоиться.
217
Тень,
Глава четвёртая
В горах
Река Дунгоу. — Непогода. — Медведь, добывающий мёд. — Встреча с Чжан Вао. — Река Бея. — Зоогеографическая граница горалов. — Река Кудяхе. — Фанза Дун-Тавайза. — Реки Фату и Адимил. — Осыпи в горах. — Мелкие речки, текущие в море. — Береговая тропа. — Дикая кошка. — Нападение жуков
На другой день погода была пасмурная, по небу медленно ползли тяжёлые дождевые тучи, и самый воздух казался потемневшим, точно предрассветные сумерки. Горы, которые ещё вчера были так живописно красивы, теперь имели угрюмый вид.
Мои спутники знали, что если нет проливного дождя, то назначенное выступление обыкновенно не отменяется. Только что-нибудь особенное могло задержать нас на биваке. В восемь часов утра, расплатившись с китайцами, мы выступили в путь по уже знакомой нам тропе, проложенной местными жителями по долине реки Дунгоу к бухте Терней.
В природе чувствовалась какая-то тоска. Неподвижный и отяжелевший от сырости воздух, казалось, навалился на землю, и от этого все кругом притаилось. Хмурое небо, мокрая растительность, грязная тропа, лужи стоячей воды и в особенности царившая кругом тишина — всё свидетельствовало о ненастье, которое сделало передышку для того, чтобы снова вот-вот разразиться дождём с ещё большей силой.
К полудню мы дошли до верховьев реки Дунгоу и сделали привал. В то время, когда мы сидели у костра и пили чай, из-за горы вдруг показался орлан белохвостый. Описав большой круг, он ловко, с налёта, уселся на сухоствольной лиственнице и стал оглядываться. Захаров выстрелил в него — и промахнулся. Испуганная птица торопливо снялась с места и полетела к лесу.
— Худо, — сказал Дерсу, — будет большой дождь.
Он объяснил, что, если в тихую погоду туман подымается кверху и если при этом бывает сильное эхо, непременно надо ждать затяжного дождя.
Около часу дня я, Н. А. Десулави и П. П. Бордаков пошли вперёд, а стрелки начали вьючить мулов. К трём часам мы взошли на перевал, откуда начинался сток воды по реке Каимбе. Надо было бы здесь стать на бивак, но я уступил просьбам своих товарищей, и мы пошли дальше. Не успели мы спуститься с водораздела, как начался дождь, скоро превратившийся в настоящий ливень. Мы развели большой огонь — мокли и сушились в одно и то же время. К сумеркам подошли мулы, только тогда мы начали переодеваться и ставить палатки. Вечером дождь пошёл ещё сильнее, и так до самого рассвета. Мы не спали всю ночь, зябли, подкладывали дрова в костёр, несколько раз принимались пить чай и в промежутках между чаепитиями дремали. Утром Н. А. Десулави хотел было подняться на гору Хунтами для сбора растений около гольцов, но это ему не удалось. Вершина горы была окутана туманом, а в два часа дня опять пошёл дождь, мелкий и частый. Днём мы успели как следует обсушиться, оправить палатки и хорошо выспаться.
На следующий день, 26 июля, опять дождь. Нельзя разобраться, где кончается туман и где начинаются тучи. Этот маленький, частый дождь шёл подряд трое суток с удивительным постоянством.
Терпение наше истощилось. Н. А. Десулави не мог больше ждать. Отпуск его кончался, и ему надлежало возвратиться в Хабаровск. Несмотря на непогоду, он решил ехать в залив Джигит и там дожидаться парохода. Я дал ему двух мулов и двух провожатых. Часов в одиннадцать утра мы расстались, пожелав друг другу счастливого пути и успехов.