Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

Золя Эмиль

— Но эти сплетни были уж очень гадкие, и я не хотела вас беспокоить, думала, люди врут…

И она рассказала, как одни попросту обвиняли г-на Грангийо в том, что он играет на бирже, другие утверждали, что он содержит любовниц в Марселе. Кутежи, преступные страсти. И она снова запричитала.

— Боже мой! Боже! Что с нами будет? Мы все умрем с голода!

Ее слова заронили сомнение в душу Паскаля, и, расстроенный тем, что и глаза Клотильды тоже наполнились слезами, он попытался собраться с мыслями, вникнуть в то, что произошло. Давным-давно, когда он еще практиковал в Плассане, он внес г-ну Грангийо в несколько приемов сто двадцать тысяч франков, процентов с которых хватало им на жизнь вот уже шестнадцать лет; нотариус выдал ему расписки на все внесенные суммы. Это, без сомнения, даст Паскалю возможность подтвердить свои права частного кредитора.

Но тут в его памяти всплыло неясное воспоминание: он не мог точно припомнить числа, но однажды под благовидным предлогом нотариус взял у него доверенность на право помещения всех его денег или только части под залог недвижимого имущества; он даже был убежден, что в доверенности не проставлено имя держателя. Паскаль не знал, воспользовался ли нотариус этим документом; самому же ему никогда не приходило в голову спросить, как распорядился г-н Грангийо его капиталом.

Тут Мартина, в отчаянии от потери денег, воскликнула со страхом:

— Вы наказаны поделом, сударь! Разве бросают на произвол судьбы свои деньги! Я-то уж, будьте покойны, — проверяю свой счет до последнего сантима каждые три месяца и знаю как свои пять пальцев каждую цифру и каждую запись.

Несмотря на безутешное горе, невольная улыбка показалась на ее губах. Давняя упрямая страсть служанки была удовлетворена: четыреста франков, ее ежемесячное жалованье, до которого она по скупости почти не дотрагивалась, отдавая все деньги в рост, достигло за тридцать лет огромной суммы в двадцать тысяч франков. Сокровище Мартины лежало нетронутое, в надежном месте, которого никто не знал. Это тешило ее, однако она предпочла не пускаться в дальнейшие объяснения.

Паскаль запротестовал:

— С чего это вы взяли, что все наши деньги потеряны? У господина Грангийо был личный капитал, не увез же он с собой, полагаю, дом и прочее недвижимое имущество? Пройдет время, все выяснится, и дела придут в порядок; не могу поверить, что он оказался обыкновенным вором… Досадно только, что нам придется подождать.

Он говорил так, чтобы успокоить Клотильду, видя, что тревога ее растет. Она смотрела на него, смотрела на раскинувшуюся кругом Сулейяду, занятая мыслями только о счастье Паскаля, горя желанием всегда жить здесь, как жила до сих пор, всегда его любить в этом благодатном уединении. А он, желая ее ободрить, вновь обрел свою чудесную жизнерадостность, — он никогда не жил ради денег и не представлял себе, что можно в них нуждаться и страдать от этого.

— Но ведь у меня есть деньги! — воскликнул он под конец, — что это Мартина рассказывает, будто у нас нет больше ни гроша и нам предстоит умереть с голода!

Он проворно вскочил с места и увлек за собой обеих женщин.

— Идемте, идемте скорее! Я покажу вам, какой я богатый! И дам денег Мартине, чтобы она угостила нас сегодня хорошим обедом.

Наверху, в своей комнате, он торжествующе откинул крышку секретера. В течение шестнадцати лет он постоянно бросал сюда кредитки и золотые монеты, которые благодарные пациенты несли врачу добровольно, потому что сам он ничего у них не требовал. Он никогда точно не знал размеров этого маленького состояния, черпал оттуда, сколько хотел, для карманных расходов, опытов, пожертвований, подарков. Но за последние месяцы он частенько делал опустошительные набеги на свой секретер. После долгих лет невольного воздержания, когда его расходы были сведены почти к нулю, он так привык находить здесь нужные суммы, что считал свои сбережения неистощимыми.

Вот почему он удовлетворенно повторял:

— Увидите! Увидите!

Но как же он смутился, когда после лихорадочных поисков среди груды записок и счетов еле смог наскрести шестьсот пятнадцать франков: две бумажки по сто франков, четыреста франков золотом и пятнадцать франков мелочью. Он перетряхнул все бумаги, обследовал все ящики.

— Но этого быть не может! — возмущался он. — Здесь была куча денег еще на днях!.. Должно быть, я принял за них вот эти старые счета. Клянусь, на прошлой неделе я сам видел здесь деньги, их было много.

Он был так искренне огорчен, удивлялся с такой детской непосредственностью, что Клотильда не могла удержаться от смеха. Ах, бедный учитель, до чего же он непрактичен! Но при виде сердитого лица Мартины и ее безграничного отчаяния — ведь на эти жалкие гроши они должны были существовать втроем, — она почувствовала прилив нежной жалости, глаза ее увлажнились, и она зашептала:

— Боже мой, ведь это на меня ты все истратил, я — причина твоего разорения, единственная

виновница того, что у нас ничего не осталось!

И в самом деле, он совсем забыл о тратах на подарки. Понятно, на что ушли деньги! Объяснение сразу его успокоило. Но он вскипел, когда огорченная Клотильда предложила все вернуть продавцам.

— Вернуть то, что я подарил тебе! Да ведь это значило бы вернуть и кусок моего сердца! Нет, нет, лучше я умру с голода, но ты останешься такой, какой я хочу тебя видеть!

И доверчиво, как будто перед ним была нескончаемая вереница дней, добавил:

— К тому же мы ведь не сегодня умрем с голода, правда, Мартина? Того, что у нас здесь есть, еще хватит надолго.

Мартина покачала головой. Она соглашалась удовлетвориться этими деньгами на два, может быть, на три месяца, и то при условии во всем себя ограничивать. Прежде ящик пополнялся, хоть и понемногу в него постоянно притекали деньги; а с тех пор, как хозяин отказался от практики, доходы совсем иссякли. Поэтому нельзя рассчитывать на помощь со стороны. И она сказала в заключение:

— Дайте мне эти две кредитки по сто франков. Я постараюсь растянуть их на целый месяц, а там увидим… Но будьте благоразумны, не трогайте оставшиеся четыреста франков золотом. Заприте ящик и не открывайте его больше!

— Можешь быть спокойна! — вскричал доктор. — Скорее я отрублю себе руку!

На том и порешили. Мартине предоставили распоряжаться оставшимися деньгами: на ее бережливость можно было положиться, Паскаль и Клотильда не сомневались, что она станет экономить каждый сантим. Клотильда, у которой никогда не было собственных денег, даже не заметит их недостатка. Один только Паскаль будет страдать, не имея под рукой своей неисчерпаемой казны; но он твердо обязался поручить все расходы служанке.

— Уф! ну вот мы все и уладили! — сказал Паскаль, успокоенный, счастливый, как будто довел до конца важное дело и навеки обеспечил жизнь семьи.

Так прошла неделя, и ничто, казалось, не переменилось в Сулейяде. Упоенные своей любовью, Паскаль и Клотильда как будто не подозревали об угрожающей им нищете. Но вот однажды утром, когда Клотильда отправилась с Мартиной на рынок, к доктору, оставшемуся одному, пришла посетительница, при виде которой он испытал нечто похожее на страх. Это была все та же перекупщица, продавшая ему когда-то лиф из старинных алансонских кружев — настоящее чудо, — его первый подарок. Он почувствовал себя таким безоружным перед возможным искушением, что и в самом деле испугался. Торговка еще не произнесла ни слова, как он уже начал обороняться: нет! нет! он не может, не хочет ничего покупать; и, отстраняя ее рукой, он не давал ей открыть принесенную с собой кожаную сумку. Между тем медоточивая, вкрадчивая торговка улыбалась, уверенная в победе. Она говорила убедительно, без умолку, и даже рассказала целую историю: у некоей дамы, имени которой не стоит называть, одной из самых уважаемых дам в Плассане, случилось несчастье, и она вынуждена расстаться с прелестной вещицей; тут перекупщица начала пространно объяснять, какой редкий случай представился Паскалю, — он может приобрести драгоценность за пятьсот франков, а ведь цена ей тысяча двести! Не обращая внимания на замешательство, на возрастающее волнение доктора, она не спеша открыла сумку, извлекла оттуда тонкую шейную цепочку, всего только с семью жемчужинами: но жемчужины эти были на редкость ровные, блестящие, без малейшего изъяна. Ожерелье пленяло удивительной чистотой, изяществом, свежестью. Паскаль сразу же представил себе его на нежной шее Клотильды, словно естественное украшение ее атласной кожи, вкус которой он хранил на губах. Всякое другое украшение было бы ненужным, излишним, а эти жемчуга лишь оттенят ее юность. И он уже взял ожерелье дрожащими пальцами, чувствуя щемящую боль при мысли, что придется вернуть драгоценность. Однако он продолжал отказываться, клялся, что у него нет пятисот франков, а торговка все так же монотонно восхваляла красоту и дешевизну вещицы, с чем нельзя было не согласиться. После четверти часа уговоров она поняла, что держит Паскаля в руках, и сразу уступила ожерелье за триста франков; и он согласился — безумная жажда одаривать Клотильду, доставлять ей удовольствие, потребность украшать свой кумир взяли верх над благоразумием. Он подошел к ящику и вынул оттуда пятнадцать золотых, — в эту минуту он искренне верил, что дела с нотариусом уладятся и у них будет вскоре много денег.