Собрание сочинений. Т. 17.
Шрифт:
Приток больных все усиливался, наконец подошел тулузский поезд. Шум и смятение стояли невообразимые. Раздавались звонки, вспыхивали сигналы. Мимо пробежал начальник станции, крича во все горло:
— Вы там, посторонитесь!.. Очистите пути!
Один из служащих бросился к рельсам и оттолкнул с путей позабытую тележку, в которой лежала старая женщина. Группа растерянных паломников перебежала через рельсы в каких-нибудь тридцати метрах от паровоза, который медленно приближался, грохоча и выбрасывая клубы дыма. Несколько паломников, совсем потерявших голову, попали бы под колеса, если бы служащие не оттащили их, схватив
Госпожа Маз вошла в вагон, за нею следом муж; она была так счастлива и двигалась так легко, будто ей снова было двадцать лет, как в вечер свадебного путешествия. Дверцы вагонов закрыли, паровоз оглушительно свистнул, тронулся и медленно, тяжело отошел от платформы, оставив за собой толпу, растекавшуюся по путям, как из открытого шлюза.
— Закройте выход на перрон! — крикнул начальник станции своим служащим. — И смотрите в оба, когда подадут паровоз!
Прибыли запоздавшие паломники и больные. Прошла танцующей походкой возбужденная Гривотта с лихорадочно горящими глазами, за ней — Элиза Руке и Софи Куто, веселые, немного запыхавшиеся от быстрой ходьбы. Все три поспешили в вагон, где их побранила сестра Гиацинта. Они чуть не остались в Гроте; случалось, паломники не могли оторваться от него, продолжая молиться и благодарить святую деву, в то время как поезд ожидал их на станции.
Встревоженный Пьер, не зная, что и думать, вдруг увидел г-на де Герсена и Марию: они спокойно стояли под навесом, разговаривая с аббатом Жюденом. Пьер быстро подошел к ним — он так о них беспокоился!
— Что вы делали? Я уже потерял надежду увидеть вас.
— Как что мы делали? — невозмутимо ответил г-н де Герсен. — Вы ведь знаете, что мы были в Гроте… Там один священник говорил замечательную проповедь. Мы и сейчас были бы там, если б я не вспомнил об отъезде… Мы даже наняли извозчика, как обещали вам…
Он посмотрел на станционные часы.
— Да и спешить-то некуда! Поезд отправится не раньше, чем через четверть часа.
Это было верно, и Мария улыбнулась счастливой улыбкой.
— Ах, Пьер, если бы вы знали, сколько радости доставило мне последнее посещение святой девы! Она улыбнулась мне, и я почувствовала в себе столько жизненных сил… Право, это было дивное прощание, не надо нас бранить, Пьер!
Он улыбнулся, ему стало немного стыдно своего волнения. Неужели ему так хотелось быть подальше от Лурда? Или он боялся, что Грот удержит Марию и она не вернется? А теперь, когда она была здесь, он даже сам удивился своему спокойствию.
Пьер все же посоветовал г-ну де Герсену и Марии войти в вагон; в это время он заметил приближавшегося к ним доктора Шассеня.
— А, дорогой доктор, я поджидал вас. Я был бы так огорчен, если бы мне пришлось уехать, не простившись с вами!
Старый врач, взволнованный до глубины души, перебил его:
— Да, да, я задержался. Всего десять минут назад я по дороге сюда разговорился с этим оригиналом командором.
— О господи… — пробормотал слышавший все аббат Жюден. — Он богохульствовал, и вот бог покарал его.
Господин де Герсен и Мария взволнованно слушали Шассеня.
— Я велел отнести его под навес товарной станции, — продолжал доктор. — Это конец, я ничем не могу помочь ему, он, без сомнения, не проживет и четверти часа… Я подумал, что ему сейчас куда нужнее священник, и прибежал сюда. Господин кюре, вы его знали, пойдемте со мной. Нельзя, чтобы христианин умер без покаяния. Быть может, он смягчится, осознает свои ошибки и примирится с богом.
Аббат Жюден тотчас же отправился с доктором Шассенем; г-н де Герсен, заинтересованный этой драмой, потащил за ними следом Пьера и Марию. Все пятеро вошли под навес товарной станции; в каких-нибудь двадцати шагах от них шумела толпа, никто и не подозревал, что рядом умирает человек.
Там, в безмолвном углу, между двумя мешками с овсом на тюфяке, взятом из запасов общины, лежал командор. Он был в своем неизменном сюртуке, с широкой красной ленточкой в петлице, и кто-то, бережно подняв его палку с серебряным набалдашником, положил ее на пол рядом с ним.
Аббат Жюден наклонился к нему.
— Мой бедный друг, вы узнаете нас? Вы нас слышите?
Одни глаза жили у умирающего, в них светилась упрямая воля. На этот раз удар поразил правую сторону, очевидно, командор лишился речи. Все же он пробормотал несколько бессвязных слов, из которых окружающие поняли, что он хочет умереть здесь, хочет, чтобы его не трогали и не докучали ему. У него не было в Лурде родных, никто не знал ни его прошлого, ни его семьи; три года он прожил, занимая скромную должность на вокзале, и был этим вполне удовлетворен; и вот наконец исполнилось его страстное, единственное желание — уйти в небытие, уснуть навеки. В глазах его была подлинная радость.
— Нет ли у вас какого-нибудь желания? — продолжал аббат Жюден. — Не можем ли мы быть вам чем-нибудь полезны?
Нет, нет, ему хорошо, он доволен, — отвечали его глаза. В течение трех лет он вставал каждое утро с надеждой, что вечером будет лежать на кладбище. Когда сияло солнце, он обычно говорил: «Вот бы в такой день умереть!» И смерть, освобождавшая его от этого ужасного существования, была ему желанна.
Доктор Шассень с горечью повторил старому священнику, умолявшему его оказать помощь умирающему:
— Я ничего не могу сделать, наука бессильна… Он обречен.
В этот момент под навес забрела восьмидесятилетняя старуха паломница; она заблудилась, не зная, куда идти. Колченогая, горбатая, крохотная, как ребенок, пораженная всеми старческими недугами, она опиралась на палку, а на ремне, перекинутом через плечо, у нее висел бидон с лурдской водой, с помощью которой она хотела продлить свое ужасное существование. В первый момент слабоумная старушка растерялась. Она посмотрела на неподвижно лежавшего на полу умирающего человека. Вдруг в мутных глазах ее мелькнуло сердечное участие, братское чувство дряхлого, страждущего существа к такому же страдальцу, и она подошла ближе. Дрожащими руками она взяла бидон и протянула его командору.