Собрание сочинений. Том 1. Голоса
Шрифт:
(С акцентом.)
Уверенности здесь большой процент.(Из-за кулис достает воздушный шарик.)
Воздушный шарик, он тугой и гладкийОткуда взялся? Никакой загадки.Его своим дыханьем породиля сам – и завязал суровой ниткой.Он весь наполнен углекислотой.Теперь, владея этой красотой,я втихомолку подношу иголку…Что думаете: с ним сейчас случится?Нетрудно догадаться, шарик хлопнет —да, выпустит он стаю голубей,и голуби по залу разлетятся,и вас овеет ветер – тени крыльев.Одни, воркуя, сядут на плафоны,другие тотчас выпорхнут в окно.Но фокус в том и будет заключаться,что станете вы птицами – взлетитеи каждый по желанью своему:одни, воркуя, сядут на плафоны,другие тотчас выпорхнут в окно.А журавлями, чайками хотите —и чайками вас сделаю сейчас.Расслабились и приподняли плечи…(Шарик лопается. Фокусник падает, схватившись за сердце.)
А! Я ранен… Нет! Убит…Но вижу я: наш фокус получился,со стульев – белый вихрь – вспорхнули птицы,вверх, вверх – и снегом в зале закружились,спеша, толкаясь, вылетают в окна,над крышами летят, материками…Друзья,(Фокусник умирает.)
СЕАНС ПРОДЛЕННОЙ ЛАСКИ
ОНА выходит на сцену, делает пассы. Из зала на сцену, как загипнотизированный, поднимается ОДИН ИЗ ЗРИТЕЛЕЙ. Она усаживает его в удобное кресло.
ОНАНе выпрямляйтесь, не тяните шеюРасслабьтесь и слегка откиньтесь. Рукибезвольно легли на подлокотники. Свободней,как будто вы полулежите в ваннеразнежено под белой шубкой пены —даю сеанс продленной длинной ласки —и лопаются пузырьки. Не надосопротивляться, дергаться. Спокойногляди и слушай – я тебя веду.Вот протянула я к тебе ладони.Ты чувствуешь: от рук моих теплоидет волнами, мягкими толчками,вот – ямку согревает у ключицы.Расслабьте узел галстука, рубашкурасстегните – стало жарко,шерсть будто задымилась на груди.Вот! чувствуешь. Мои ладони. Гладят.И все в тебе обрадовалось, будтовсю жизнь ждало – терпело неуют,вражду и холод – наконец-то дома.И две ладони, как сестра и брат…ЗРИТЕЛЬДве ласки – два зверька по мне скользят.ОНАВот – волосы мои! – смотри – змеятсяв прожекторе, как воплощенный грех —и каждый волос тянется к тебе,и каждый, как иголочка, щекочет.Сними рубашку, чувствуешь: течет,как конский хвост, моя мужская силас затылка по канавке меж лопаток.Поток пересекает поясницу —и все это ликующее войскосползает вниз в овраг меж ягодицчерными от пота боками лошади,которые сжимаешь коленямимучительно – почти что без конца…Нет! Ты – мой конь! Отрыжка печенежья!Собачий сын, помучаю тебя!Тебя кусаю, распаляясь, всем:словами, злостью, шпильками, косынкойв цветах – и розы лапают тебя.Тебя ласкает кресло гнутой спинкойи кожаным сидением – терпи.Тебя ласкает свет, ласкают тени.И лошадиный раздражает ноздривлюбленности и пота запах острый,стоялый дух подмышек и духов.И как подростка чтение стихов,твою гортань и легкие твоиласкает воздух и мое дыханье.ЗРИТЕЛЬ. Такое я испытывал в детстве, когда меня мыли, водили по телу скользким мылом и терли мочалкой… И еще – солдатом в полковой парикмахерской…
ОНА (показывает и называет разные предметы). Тарелка. Белый фаянс. Круглая. Орудие для ласки. Пучок сухого ковыля. Ничем не пахнет. Легко щекочет будто муха. Орудие для ласки. Монашеская ряса. Грубая. Дырявая. Орудие для ласки. Обида. Жгучая. Тяжелая. Орудие для ласки.
Радость. Внезапная. Головокружительная. Орудие для ласки.
Рыба. Скользкая. Противная. Орудие для ласки.
Толпа. Вся разгоряченная. Разная. Орудие для ласки.
Дождь. Кино. Чужая чья-то жизнь. Все это – орудие для ласки.
Пятки обжигающий песок. Волосы хватающий ветер. Обнимающая воду волна. И в крови текущее море.
ЗРИТЕЛЬТворится что-то странное вокругс предметами: то все разобщены —бра отчужденно смотрят на портретыи занавес от рампы убегает.«Я» мыслями куда-то отвернулсяи свет разъят – присутствует – и все…то жадно все слипается кругом,свет слипся с темнотой и позолотой,ее лицо, и груди, и кулисаи весь театр течет как пастила…ОНАНо дальше, дальше – от себя к себетебя уносит теплый полумрак.Он снизу постепенно затопляет.Ты смутно виден, как из-под воды —и быстрые русалочьи касаньязатягивают дальше в глубину.ЗРИТЕЛЬРука чужая. Ногу не согну.ОНАЗдесь люди и предметы изнутрикак будто светятся пушистым светом.Пушистые олени и фазаны,пушистые постели, телефоны,пушистая луна, как одуванчик,и женщина в пушистой наготе.И все это пушистое тебякасается, почти что не касаясь.И пробегают огненные волны,так быстро и почти неуловимо,что все в тебе от холода зашлось.ЗРИТЕЛЬПронизывает ток меня насквозь!ОНАНо это я тебя насквозь пронизываю!Нанизываю на себя тебя!Пронизываю огненными стрелами!Нанизываю огненными кольцами!Где ты где я – уже не различить.Я начинаюсь где-то за пределами.Я не кончаюсь пятками и пальцами.Я излучаюсь радостными птицами.Я солнцами и криком исхожу —криками щекочущими, мятнымисиними, оранжевыми пятнами…ЗРИТЕЛЬСебя ищу – тебя лишь нахожу.РОМЕТТА
В полусвете-полумраке склепа среди обрывков парчи и шелка возникает прекрасное юное лицо.
Но если ночь темна, как юный полдень,то щебетом, как ранний соловей.Пора расстаться… Нет, еще помедли.Прижмись ко мне. Плотнее. Крепче. Ну!Предутренняя хмарь – цветы, и небо,и соловей сливаются в одно.В восторге наступающего дняты вся во мне – и мы нерасторжимы.Не разлепить, как десять тысяч братьев.И если вам придет такая мысль,нас разлучить разнять, то не иначе,вам действовать придется топором.Рометта – я! Мой девичий румянеци юношеский над губой пушок,присущая мне женская стыдливость,движенья угловатые подростка,мальчишеская пылкость, легкий шаг —когда бегу по улицам Вероны,я царственно ступаю по земле —все! – двойственность и зыбкая слиянность,ромашки в колокольчики вплетая,свидетельствует миру об одном,что вместе мы, что сплетены и слитыдва существа, две сущности, две ветви.Не скажет вам ученый садовод,искусствовед вам даже не докажет,хоть будь он трижды кандидат наук —привит к Джульетте черенок Ромеоили к нему Джульетты черенок.Двоящееся вечно колдовство,то юноша, то девушка, то нечто,встречая, говорят: – Привет, Ромео.Смотри, Парис идет к своей невесте…И тут же обернувшись: – Синьорина,простите, здесь был, кажется, Ромео…Ромео! Слушай, что за наважденье.Мне показалось только, что Джульеттуя видел здесь… Простите, синьорина,вы часом не Ромео?.. Мама миа!Допустим, у меня в глазах двоится.Но не настолько все же я набрался,чтобы о д н о из них мужчиной было,д р у г о е – женщина… Так говорятБенволио, Бальтазар и все другиеВлюбленные, я – тайна ваших грез.Любовники, я – цель желаний ваших.Ромбаба – я, а может быть Джульбарс.Для чуда, для чудовища такогони прошлого, ни будущего нет,лишь вечное блаженство в настоящем.Но вечно невозможно продолжатьсяблаженству У меня есть враг – семья,вернее две – два тигропоппотама.Враждуя, Капулетти и Монтеккитак резво ненавидели друг друга,что все передрались, перепились,перееблись, затем переженились.Меркуцио женился на Тибальде,Сеньора на кормилице женилась.Ночной горшок сеньора Капулеттиженился на исподнице Монтекки,а супница Монтекки вышла замужза бронзовый подсвечник Капулетти.Ха-ха-ха, смешно! Сегодня ночьюон вставит ей претолстую свечу.А в результате – страшная семья,чудовищный мой недруг Монтолетти,всей гидрою – драконом стоголовым,все эти Капунтекки! Обступили,испанскими клинками мне грозят.И в мысль еще совсем не приходило:меня хотят зарезать, как ягненка,на площади Вероны у фонтана.За что вы ненавидите меня?Мне говорят: «Ты кашлял у стеныи кашлем разбудил собаку нашу.У нас – глаза орехового цвета,а ты орехи щелкала вчера».Мне говорят: «Ты – наша дочь, племянник,племянница, троюродный кузен,сестра и брат! Ну разве это непричина, чтоб тебя возненавидеть?!»Вы правы все: я – чудище, я – монстр.Но ты не меньший монстр – семья Контекки.Родня Молетти – в неопрятной злобе,ты вся срослась, как новый Лаокоон:кормилица, но с головой Бенволио,Тибальд, но с бородою фра Лоренцо,Меркуцио с турнюром Розалины,а у тщедушного Монтекки – грудьи томный голос мамы Капулетти:«О-о мадонна бедное дитя!»Все прыгают, визжат и шпаги тычут.Жабо, лохмотья, ржавые колеты,смешливые глаза, гнилые зубы,сквозь жирный грим бездарные гримасы,грифоны, львы, знамена цеховые —блевотиной, цветами разложеньявоняет эта рыжая парча.За что? – За то! Им ведомо за что,за то, что их слепили кое-как,за то, что душу в глину не вдохнули —забыл вдохнуть забывчивый Создательи глиняные толстые обрубкипо улицам Вероны разбросал.Да что – обрубки! кажется, клинкикинжалы всюду прыгают – не люди!Словами ранят, мыслью убивают.Здесь обоюдоостро слово «здравствуй»,а слово «ласка» сизое как сталь.Не я – себя! меня, меня убили.В клоаки моя изорвана рубаха.Смотрите все: на теле сорок ран.И здесь. И тут. И Кассир. И Брут.Любая бездарь воет: «Аве Цезарь!»И тычут прямо в раны будто дети:«Нет повести печальнее на свете».БЕДНЫЙ ЙОРИК
(почти диалог)
Есть многое на небе и земле,
что и во сне, Горацио, не снилось
Твоей учености.
В классической позе, став одной ногой на могильный камень, ГАМЛЕТ разглядывает ЧЕРЕП, который держит в руке.
ГАМЛЕТ. Бедный Йорик…Здесь и далее ЧЕРЕП говорит устами ГАМЛЕТА.
ЧЕРЕП. Я… Не бойся, Гамлет.Воспользовался я твоей гортанью,а также позаимствовал язык.Живой и красный плещет, будто рыбка,свистит, хлопочет, будто птичка в клетке.Отвык от плоти. Тесно, горячо…Поговорим? Тем более что зубысвои, как видишь. Зубы – не прошу.ГАМЛЕТ. Ты шутишь, череп.ЧЕРЕП. Череп – вечный шут.Скажи-ка мне, ты можешь отличитьодно зерно пшеницы от другого?ГАМЛЕТ. Пожалуй, нет.ЧЕРЕП. А как же ты берешьсямой череп отличить от своего?Я вправду «бедный Йорик», угадал.Ты угадал, а мог бы промахнуться,попасть не в куропатку, а в соседа.Я той же формы, благородной лепкии, как у всех датчан, крутой и крепкий,хоть мой хозяин карлик был – и шут.ГАМЛЕТ. Ты прав, мой драгоценный белый ларчик,ты мог принадлежать кому угодно.пощелкай крышкой.ЧЕРЕП. Вместе – и потом.Меня Шекспир тебе подсунул, Гамлет,чтоб мог ты разразиться монологомо знатной даме, что ее лицо,каким бы толстым слоем ни лежалина нем румяна, вроде моего…Другую тему мы с тобой поищем.ГАМЛЕТ. А разве есть другая?ЧЕРЕП. Видно, есть.ГАМЛЕТ. Меня одна лишь занимает – месть!ЧЕРЕП. Не долго ждать козленку. В пятом актевсех забодаешь: петушка Лаэрта,куницу Клавдио и кошку королеву —и тут же в тронном зале на закате —как мне живописать картину эту? —разорванная белая рубаха,растрепанные волосы до плеч…ГАМЛЕТ. Мне кажется, ты чересчур увлекся, маляр.Так я нетерпелив?ЧЕРЕП. Потому что – влюблен.ГАМЛЕТ. Значит, я глуп?ЧЕРЕП. Как все влюбленные.ГАМЛЕТ. В кого же, шут, я, по-твоему, врезался?ЧЕРЕП. Ты втюрился в смерть, дураку ясно.ГАМЛЕТ. Как же можно втрескаться в такой предмет, дурак?ЧЕРЕП. А так что даже покончить с собой из-за безнадежной любви, умник. Смерть – известная кокетка. Она и привлекает, и отталкивает в одно и то же время, и не открывается никому. Вспомни, с каким упоением ты слушал, что нашептывает тень твоего отца… А когда ты проткнул шпагой портьеру и острие вошло в живую плоть… И разве ты не полюбил утопленницу?.. Лучше брось все, ложись на этот могильный холмик и усни, дурачок. Сон – репетиция смерти. Кто – спит, разучивает свою роль. А раньше или позже будет премьера.
ГАМЛЕТ. Кроме шуток, шут, что – т а м ?ЧЕРЕП. З д е с ь ?ГАМЛЕТ. Т а м.ЧЕРЕП. Прежде всего расскажи, что видишь вокруг.ГАМЛЕТ. Пожалуйста, философствующая кость. Вот, разрытая мокрая яма, из которой торчат гнилые доски. На дне ее – два могильщика в капюшонах, видны только носы и взъерошенные бороды. Свежая глина в отвале. Вокруг – кресты, надгробия, склепы. Поодаль кладбищенская часовня. Дальше на пустоши пасется стадо свиней. Все в веерных и бурых пятнах, худые, как кошки, разбредаются между могил, похрюкивая. Из часовни вышел бородатый монах, бранит свинопаса. Свинопас палкой гонит свиней с кладбища. Свинцовое небо, несколько мазков белилами сверху – вот и вся картина. Недаром у художника-итальянца я учился новейшим законам перспективы.
ЧЕРЕП. А теперь, художник, посмотри сквозь мои очки.
Гамлет подносит череп к своим глазам.
ГАМЛЕТ. Пространство заполнено разнообразными плотными формами. Яма. Налита до краев клеем, в котором лениво шевелятся фигуры, поднимаются и опускаются заступы. Между могилами разлеглось зеленое… как бы это назвать?.. межмогилье! Между крестами расположились красивые междукрестья. Между бегающими свиньями – междусвинье то вытягивается, то сжимается. А между монахом и свинопасом ворочается толстое, как змей, монахосвинопасье. Над равниной простирается бледное надравнинье, как засохший сыр. А река вся серебрится и течет навстречу себе… Ergo, обычно мы видим не все яблоко, а ровно половину.