Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
«Фактором поворотного значения» в нашей литературе, обращенной к сельской тематике, назвал «Районные будни» Твардовский и в некрологе «Памяти Валентина Овечкина». «Пожалуй, ни одно из произведений «крупных» жанров, по выходе в свет этого очерка, не могло бы сравниться с ним ни читательской почтой, ни количеством отзывов в печати». По мысли главы «Нового мира», очерки его друга послужили «благотворным образцом… для целой плеяды талантливых мастеров этого жанра, с тех пор приобретавшего в нашей литературе все большее — и часто предпочтительное — внимание читателей» («Новый мир», № 1 за 1968 г.).
Впрочем, это уже, кажется, ссылка на авторитеты, не лучший метод доказательств. Другое дело — пока еще действующий принцип историзма. А он, историзм, сразу же атакует тебя вопросом: да как они в год «Экономических проблем социализма в СССР», в месяц, когда одобряется доклад Маленкова на XIX съезде (зерновая проблема решена!!), смогли протащить
Редакция «Нового мира» могла камуфлировать «Районные будни» под еще одно произведение за (не против, отнюдь нет, а за) погектарное обложение. За справедливый сталинский принцип, каковой был спущен в низы постановлением СНК и ЦК ВКП (б) от 8 июля 1939 года, где ликвидировались «крупнейшие недостатки в системе обязательных поставок государству мяса и шерсти колхозами, заключавшиеся в том, что передовые колхозы ставились в невыгодное положение, уничтожалась их заинтересованность в росте общественного животноводства и, наоборот, оказывались в льготном положении отсталые колхозы, не имеющие животноводческих ферм и не дающие роста поголовья скота в фермах». Борьба с лагерным придурком — она вдохновила и послевоенное (в феврале 1947 года) постановление «О мерах подъема сельского хозяйства…»: прежний, порочный принцип исчисления обязательных поставок, оказывается, «уничтожал заинтересованность колхозов», «приводил к стремлению колхозов добиваться уменьшенных планов… поощрял сокращение посевных площадей, не стимулировал освоения новых земель», теперь исчисление принципиально новое, погектарное, и «только противники колхозного строя, не понимающие прогрессивного значения для сельского хозяйства закона об исчислении обязательных поставок с каждого гектара пашни… могут тянуть партию назад к отмененной, как не отвечающей интересам развития сельского хозяйства, политике поставок»…
Вот Борзов-то и тянет назад! Он у Демьяна Опёнкина хлеб выгребает, нарушая погектарную справедливость, он и есть, значит, противник колхозного строя!
«Когда б вы знали, из какого сора…» Зарегламентировано всё, как в образцовом лагере ГУЛАГа. Колхозы Сталинградской, Курской, Южно-Казахстанской, Крымской, Воронежской областей обязаны осуществить сдачу зерна в госпоставки в следующие календарные сроки: в июле — 10 процентов, в августе — 45, в сентябре — 40, в октябре — 5, в ноябре — ноль. Установить на время уборки и до выполнения плана заготовок отчисления зерна для выдачи авансом колхозникам — 15 процентов от фактически сданного на государственные заготовительные пункты. Залогом всему — председатель, его свобода. Популярнейший анекдот. «Председатель, как живешь?» — «Как картошка: зимой не съедят, так весной посадят». Пьет тот колхозный актив впрямь как перед смертным часом: репрессии — явление бытовое, житейское, оказаться за решеткой у любого преда — всегда сотня причин, и на заседаниях бюро райкомов обыкновенно дежурят наряды милиции. Ехали с отчетом, ан — снять с работы, исключить из партии, арестовать. Когда на реальной районной партконференции 1952 года во Льгове (Курская обл.) один выступающий призвал голосовать за неудовлетворительную оценку работы райкома на том основании, что «в большинстве колхозов района собрано от 4 до 6 центнеров зерновых и от 40 до 80 центнеров сахарной свеклы, на трудодни выдали крохи, личная материальная заинтересованность колхозников подорвана, люди ряд лет получают по 200–300 граммов хлеба на трудодень, отношение колхозников к общественному труду во многих колхозах — как к трудповинности», то он вполне мог бы получить хороший срок за очернение колхозного строя, антисоветскую агитацию, антипартийную пропаганду. Говорил так, вы поняли, Овечкин.
В лагере как в лагере. Шаг влево, шаг вправо — уже точно побег. Бригадира Терещенко судили за то, что посеял 30 гектаров по-своему («На переднем крае»). Основанием для тюрьмы могут быть самые фантастические зигзаги и варианты: за один центнер сырых однолетних корней кок-сагыза в счет обязательных поставок можно принять по эквиваленту только 10 центнеров картофеля, а за центнер сырых двухлетних корней кок-сагыза можно уже 14 центнеров. Понять иные нормативные акты было, наверно, мудрено и Андрею Януарьевичу Вышинскому, хотя регламентировали они жизнь бедной безответной бабы: «Если птичнице в течение года начислено трудодней меньше, чем причитается за продукцию, ей производится дополнительное начисление трудодней в размере разницы между начисленными трудоднями в течение года и трудоднями, причитающимися за продукцию. Если птичнице в течение
Раз это лагерь, то и летописание будет лагерное, и странновато уличать летописца в том, что и карандаш у него лагерный. и тетрадка, да и в образе мыслей есть следы не всегда раскованного мышления, а наоборот, следы ненавистной, но реальной жизни. Говоря ритмикой И. В. Сталина, тут мы имеем два пути. Путь первый — выявить, в чем этот субъект с карандашом опасен и вреден лагерю, чем он этот лагерь разрушает, какие взрывные мысли внушил он в целом спокойному лагерному контингенту. И путь второй — в чем поведение этого подсудимого традиционно, законопослушно, где он проявил себя осмотрительным членом коллектива, осторожным лагерником — и заслуживает, следовательно, снисхождения. Рацеи эти вот к чему.
«Думал об этом Овечкин или нет, но, на мой взгляд, он был и остается самым осмотрительным из лучших очеркистов-деревенщиков», — неожиданно узнаем мы от Анатолия Стреляного. — «Даже солиднейший Иван Васильев иной раз не так тщательно заботится о конструктивности каждого своего слова, как это делал порывистый автор «Районных будней». Книга, кажется теперь, создавалась не только Овечкиным-писателем. но и Овечкиным-редактором. Это было образцовое братское содружество. Начиная работу в 1952 году, еще при жизни Сталина, они, писатель и редактор, молчаливо условились: книгу делаем не в стол, а для печати. Умный издатель должен будет сразу увидеть, что неприятностей она ему не причинит».
«И как сбалансирован положительный Мартынов! Он сталкивается со множеством безобразий, трудностей и проблем, но ни в одном случае не проходит мимо, во все вникает, все меняет к лучшему. Чего не может решить сам, о том пишет докладные и письма в область и в Москву…» «Писание докладных, особенно таких, которые касаются крупнейших вопросов внутренней политики, — неотъемлемая часть служебной деятельности Мартынова. Он хочет, чтобы и другие егозили».
Что верно, то верно: хочет, разбойник, кипит, подталкивает, учит этому — и не только Мартынов, «альтер эго» автора, а и прямо-таки лично Овечкин. Даже счет ведет удачам своего егозенья (или надо — егоженья?), ибо вон как пишет подлинному издателю (которому — вопреки прогнозу — причинил-таки неприятности) Твардовскому [1] .
1
А. Т. Твардовский был снят с поста редактора «Нового мира» 11 августа 1954 г. В резолюции президиума правления СП отмечены в качестве причины снятия позиции редакции, «противоречащие указаниям партии, содержащимся в ее решениях… о журналах «Звезда» и «Ленинград».
«В общем-то весь цикл «Районные будни» составил 25 листов, и писал я его и печатал 4 года… И все разделы, между прочим, были написаны и опубликованы до принятия решений по поднятым в них вопросам». (Письмо от 1.1.1965 г.)
Вопросы-то эти «поднятые» повлияли, и благотворно, на жизнь миллионов работяг. Ибо касались хлеба насущного, заработка, самочувствия (юридического) вчерашнего полного, а сегодня на половину, на одну четверть (или сколько?) крепостного колхозника. Насчет категоричного — «У Мартынова нет ни одной ошибочной или спорной мысли. Он все понимает правильно и обо всем судит зрело» — то сам автор «Районных будней» насмешки будущего критика не разделяет и исповедуется другу-издателю, тому же «Трифонычу»:
«Злюсь, нервничаю по-прежнему — от сознания того, что, видимо, все же главного не сказал. Шуму очерки наделали много, но шум-то — литературный. Ось земная от этого ни на полградуса не сдвинулась [2] . В колхозах все по-прежнему.
Все же как-то идеалистически решал я вопросы вытягивания отстающих колхозов. Есть гениальный секретарь райкома, есть гениальный председатель колхоза — дело пойдет на лад. Но откуда же набраться их — гениев? Нужны, видимо, такие организационные формы, при которых допустимо пребывание на руководящих постах и среднеспособных товарищей, не только гениев». (Письмо от 11.1.1953 г.)
2
А. Стреляный экологически предусмотрительно замечает в своей статье: «А и то сказать: как болтало бы ее, как трясло и швыряло бы туда-сюда, если б она могла сдвигаться от наших писаний!» Резон. Только Овечкин, в сущности, пишет о войне с крепостным правом.