Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
И в ноябре того же года, беседуя со студентами Литературного института, он, между прочим, сказал:
«Я считаю одним из счастливейших воспоминаний мое пребывание на Ферганском канале. Там все было великолепно, как в эпоху завершенного коммунизма. И я так жалел, что я не музыкант, чтобы передать это все в звуках, что я не поэт, чтобы воспеть это дело. Конечно, лучше было бы работать, как прозаику, но я не сделал этого, потому что думал, что нужно быть всем вместе — и поэтом, и прозаиком, и музыкантом, — настолько это было великолепно, многокрасочно.
…Я здесь видел живую
В яркости этих отрывочных высказываний, этих размышлений вслух чувствуется страстное желание писателя поднять громадную тему и в то же время — сомнение в своих силах. «Надо иметь не просто талант, а нечто высшее, чтобы оказаться способным по-настоящему раскрыть жизнь народов и показать их замечательных вождей. А как же взять на себя смелость приняться за работу, посильную гению?!»
И все-таки не эти опасения стали решающим итогом упорных размышлений взыскательного писателя над замыслом романа. Перевесило желание войти в этот мир богатейших творческих возможностей, и 21 декабря 1950 года, за шесть с половиной месяцев до своей безвременной кончины, П. А. Павленко писал:
«Я сел за роман и на все плюнул… Боюсь, что взвалил на свои плечи тяжесть не по своим силам — роман-то тяжел, сложен! Ну, да ладно, была — не была».
Работа захватила его. В мае 1951 года в одном из писем он говорил: «Я весь в романе, в рассказах, как в стружке, — только вот беда: ни романа, ни рассказов…»
Но это было временное настроение — на столе уже лежала рукопись, на заглавном листе которой значилось; «Труженики мира» — роман, книга первая «Моя земля».
И вот эта книга перед нами.
Взятая из литературного наследства П. А. Павленко, она печатается сейчас в таком виде, в каком лежала на рабочем столе писателя. Окончательный ли это вариант первой книги? Возможно, но рукопись была еще в работе, и такова уж судьба всех оставшихся неоконченными произведений — мы можем только строить различные предположения относительно того, как повел бы свой роман автор дальше, какие изменения счел бы он нужным внести в его композицию, в характеристики героев, в стиль повествования.
Шероховатость отдельных фраз, беглость в языке некоторых диалогов, порой излишнее роскошество пейзажей говорят о том, что иные страницы не дошли до последней отделки, но общая композиционная слаженность изложения, сила изобразительности, яркость и законченность сцен трудовых подвигов таковы, что книга имеет полное право предстать сейчас перед читателем и быть обсуждаема, как первая часть нового и большого произведения выдающегося мастера советской прозы.
В этой книге много самых разнохарактерных действующих лиц, она густо заселена людьми, как и все книги Павленко — писателя, для которого интерес к истории был интересом к живым людям, ее деятельным участникам и свидетелям.
Можно смело сказать, что роман «Труженики мира», задуманный в нескольких томах, по времени должен был охватить целое десятилетие — с 1939 по 1949 год, потому что его герои, встретившиеся впервые перед началом второй мировой войны, должны
В первой книге романа, носящей название «Моя земля», Павленко изображает народную стройку в Узбекистане, которая шла в дни, когда фашисты уже развязали мировую войну и вторглись в Польшу. «В сущности, — пишет Павленко, — в мире шли две войны. На одной войне убивали, жгли города, выгоняли детей из домов в поля, на другой, бескровной, войне строили, созидали, растили людей».
Эта мысль составляет, мне кажется, основную идею первой книги романа.
С точки зрения изобразительной, такие сцены, как «насаживание кара-буры» — закладка слоеного каменного пирога в речное русло, танцы перед строителями, отдыхающими вечером у реки, показ героической работы Дусматова, написаны с большой силой, с лирической взволнованностью и заставляют вспомнить лучшие сцены из «Счастья», скажем, такие, как сцена ночной авральной работы на винограднике…
Пафос строительства здесь важен не только сам по себе.
На первых же страницах романа появляется группа героев-иностранцев: молодой испанец Хозе, сражавшийся под Мадридом и под Уэской, шуцбундовец, инженер Зигмунд Шпитцер, участник венского восстания 1934 года, доктор Горак, чех, перешедший в американское подданство, корреспондент американской газеты, и Вацлав Войтал, чешский коммунист, оказавшийся в Москве в дни, когда Гитлер захватил Чехословакию… И вот эти люди, ставшие в Советском Союзе свидетелями всенародной стройки, невольно обращаются мыслью к жизни своих угнетенных, захваченных врагами стран, и эти их горькие воспоминания об Испании, о Вене, о Праге постоянно подчеркивают контраст между двумя мирами.
Все участники стройки, начиная с Дунана Дусматова и Амильджана Шарипова и кончая корреспондентом Березкиным, Азаматом Ахундовым и Ольгой Собольщиковой, — созидатели-новаторы; мы узнаем в них те же черты, какие так привлекали в героях «Счастья»: упорство характера, душевную широту, целеустремленность поступков.
Название романа может быть, конечно, истолковано очень просто. «Труженики мира — это советские люди, которые во имя мира, ради мира преобразовывают природу моей родной земли», — так мог бы сказать автор. Но он бы этим не ограничился, потому что тогда герои-иностранцы повисли бы в воздухе: не принадлежа к главной теме, они скользили бы в повествовании эпизодическими лицами, а между тем это не так. Они предназначены для больших действий, и они тоже входят в основную тему.
Прочтя первую книгу в том виде, в каком она лежит перед нами, и дополнив ее соображениями автора о том, как он дальше собирался двигать роман, мы можем сказать, что название «Труженики мира», несомненно, относится не только к советским людям и иностранным коммунистам, а и к тем «простым людям» разных стран, которых в романе сейчас еще нет, но которые должны были появиться на его страницах в следующих книгах.
И вот эти-то герои, простые люди и великие деятели, явились бы перед нами борцами за мир, подлинными «тружениками мира», изменяющими природу всех вещей в мире во имя мира и счастья народов на всей земле.