Собрание сочинений. Том 4. Повести
Шрифт:
Впервые — в журнале «Москва», 1968, № 3.
Работа над повестью продолжалась более трех лет. Первое упоминание о ней в печати появляется в мае 1967 года. В том же году, в интервью «Лит. газете» В. Тендряков говорит: «Закончил работу над „Кончиной“». И уточняет: «„Кончина“ — это история одного колхоза в лицах и картинах, прослеженная почти от зарождения до наших дней. Каждую из проблем приходилось решать не с 2-х, а с доброго десятка сторон» («Лит. газ.», 1967, 19 июля).
Литературная судьба этой повести складывалась трудно. Журнальную публикацию от первой книжной разделяет шестилетний интервал. Лишь в 1974 году «Кончина» вошла в состав сборника «Перевертыши», выпущенного издательством «Современник». Такой разрыв не случаен.
«Кончина» была произведением принципиально важным как для самого писателя, так и для всего его творчества. Критик Ю. Томашевский вспоминает: «„Кончину“, пожалуй, Тендряков любил больше остальных своих повестей и романов. Гордился, что ее написал. Но, как мне кажется, еще более гордился тем, что заставил ее напечатать. Пробил. С трудом представляю, как это ему удалось». («Вчера и сегодня». М., «Сов. пис.», 1986) В переписке автора с норвежским издателем А. Перминовым мы находим подтверждение этой мысли: «Наиболее серьезной из всех предложенных Вами к изданию повестей считаю „Кончину“». (Архив писателя.)
К появлению «Кончины» В. Тендряков шел исподволь. Ее истоки видны в самых ранних работах писателя. Деревня Пожары впервые появляется в «Падении Ивана Чупрова», колхоз «Власть труда» — в очерке «Ненастье». Но все это приметы чисто внешние. Непосредственным толчком к созданию повести послужила творческая командировка писателя в Ставрополье, его знакомство с колхозами этого богатого края. В частности с председателем колхоза-миллионера Посмитным. Нельзя искать прямых аналогий между колхозом Посмитного и «Властью труда» Лыкова. Поездка сыграла роль катализатора, помогла заново переосмыслить весь материал, которым владел автор.
История восхождения и духовной деградации социальных типов, подобных Чупрову — Мансурову — Лыкову, на протяжении многих лет была предметом пристального изучения писателя. Но в ранних новеллах он ставил вопрос более локально. В «Кончине» это явление рассматривалось в контексте целой исторической эпохи. Проблема власти. Взаимоотношение личности и коллектива, личности и государства… Шло художественное освоение большого жизненного пласта, попытка проникновения в закономерности процессов, происходящих в деревне. «Прямой выход к смыслу, к нравственному истоку — вот черты письма Тендрякова, его оголенно-ясной прозы. В каждой вещи — несмываемые черты эпохи», — так определил И. Золотусский свое отношение к повести. («Комсом. правда», 1974, 2 июля.)
Незадолго до публикации повести, в интервью В. Тендряков говорил: «Для нас сейчас важны не столько проблемы, сколько подход к ним. Писателю, для того чтоб он мог выполнить свой долг перед обществом, необходим анализ, необходим беспристрастный, объективный разбор жизненных явлений». («Книжное обозрение», 1968, 20 января.)
Появление «Кончины» стало событием в литературной жизни, вызвало резкое размежевание общественного мнения. Социальный анализ был так не схож с традиционно сложившейся оценкой истекшего исторического периода, что критика конца 60-х годов, почти единодушно признала повесть творческой неудачей писателя. Рецензии, подробные критические статьи появились практически во всех периодических изданиях — начиная от центральных газет и журналов, до альманахов, выходящих в областях и республиках. Авторы статей обвиняли писателя в «художественной слабости и голой тенденциозности замысла», в «неспособности понять и осмыслить процессы, происходящие в советской деревне», в «абстрактном гуманизме» (Иванов В. «Факты жизни и художественное обобщение». — «Лит. газ.», 1968, 29 мая). «Повесть причастна к очернению колхозной действительности прежде всего потому, что в ней не выражена вера в наши идеалы, не слышится боль сердца художника, столкнувшегося с отрицательным». (Абалкин Н. «Критика сегодня и завтра», — «Вопросы лит-ры», 1968, № 11.) «Писатель упустил из виду классовую суть борьбы за землю», «Не затронул тему поддержки крестьянства рабочим классом». (Куклис Г. «Евлампий Лыков и его „посох“». — «Лит. Россия», 1968, 17 мая.) «Что сказать председателям?
Диссонансом на общем фоне прозвучало выступление Л. Резникова. Вслед за автором, он вглядывался в «лыковскую державу», построенную только на единоличной власти-силе и страхе перед Лыковым, первым отметил, что «Иван Слегов — новый образ в нашей литературе».
«Все или почти все, что говорит проницательный писатель о скрытом противоречии и преуспевании Лыкова и колхоза — для нас ново. Никто еще так до Тендрякова не ставил вопрос о противоречии между экономическим ростом одного хозяйства, окруженного хозяйствами бедствующими (вроде соседней Петраковской) и нравственными целями всего общества. Никто, кажется, не говорил так остро и убедительно о тех огромных издержках социально-психологических, этических, нравственных, которые сопутствуют экономике, направленной только на одну цель: на материальную выгоду одного хозяйства… Лыков держит страхом. Грозит не раскулачиванием (кулаков и вообще „единоличников“ больше нет), не высылкой (высылать больше некого), грозит самым насущным — куском хлеба. „Бойся“ — выходит вроде глухой стенки — людей разъединяет… Чем богаче становился колхоз „Власть труда“, тем беднее духовно оказывались его люди… Это произведение будит в нас совесть, напоминает о самом главном — о нашей гражданской обязанности активно отстаивать свои социалистические завоевания». («Письмо о силе добра». — «Север», 1969, № 1.)
Отдельные выступления не могли изменить официального отношения к повести. Отвечая на письмо одного из своих читателей по поводу «Кончины», В. Тендряков отмечает: «„Кончину“ до сих пор считают „идейно порочной“. От нее сейчас шарахаются все издательства, и нет никакой надежды, что она выйдет книгой». (Архив. Письмо к Т. Пересунько, г. Николаев.)
Судя по потоку писем, повесть быстро нашла дорогу к читателю. Коллективные письма от студентов, читателей библиотек, письма-исповеди, письма людей, прошедших «лыковские университеты», — эти документы эпохи сами по себе могли стать предметом изучения.
«…Мне кажется, что Вами созданы новые литературные типы, — пишет Л. Краловский из г. Кирова, — и, если они существовали раньше, то Вы их творчески оживили. Читаешь Вашу книгу и все время проверяешь себя и, конечно, хочется быть лучше».
«„Кончина“ — огромная удача автора и журнала. Эта вещь очень нужна нам сегодня. Хотя чувствую, что ударят по ней из всех орудий» (Томаринцев, Рязань).
«Читая эту повесть, все время останавливался, чтоб прислушаться к собственным взбудораженным мыслям и воспоминаниям. За образом Ивана Слегова стоят реальные Иваны с перебитыми хребтами, которые и поныне вынуждены служить Лыковым. Вы правы, Лыков умер, но он жив, он стал привычкой, с которой люди легко не расстанутся». (А. Орлов, Ленинград.)
«Уважаемый единомышленник! Ваша повесть — безусловная историческая правда. Пусть люди знают, что было хорошо, а что плохо. Знают и думают». (И. Выродов, Куйбышев.)
«Когда мои внуки спрашивают меня, как, по каким книгам изучать историю страны, я им всегда в первую очередь называю „Кончину“». (Б. Зейгарник, Москва.)
Чем категоричнее была оценка критики, тем с большим упорством авторы писем доказывали необходимость этой вещи для духовной жизни страны. «Идите своим путем. И с каждым годом у Вас будет больше и больше единомышленников». (Батанов, библиотекарь, г. Калинин.)
В читательском многоголосье попадались письма, продиктованные открытой неприязнью к автору. Например, письмо сотрудников одного краеведческого музея: «Впечатление от повести удручающее. Чему она учит молодежь? А наши идеалы? Крайне возмущены позицией писателя. Хотелось бы знать, как могло случиться, что такой „троянский конь“ — повесть „Кончина“ — попал на страницы журнала „Москва“»? Были и письма-окрики, требующие призвать автора к порядку.
В архиве В. Тендрякова сохранились писательские отзывы на «Кончину».