Собрание сочинений. Том 4
Шрифт:
— Мама, разумеется, ничего об этом не знает, и одно твое или его неосторожное слово погубит все, — тяжело дыша, продолжала Сюзи. — Вот почему я поехала тебя встречать: чтобы предостеречь. А ты должна любой ценой увидеть его первой и предупредить. Если бы я не пренебрегла всевозможными опасностями, чтобы приехать сегодня в Санта-Инес, одному небу известно, что могло случиться! А как тебе нравятся мои лошади, милочка? Они мои собственные и просто душки! Это — Сюзи, а это — Кларенс, но, конечно, по секрету. А всему миру и конюхам он известен как Бэрди.
— Но, по-моему, ты мне писала, что назвала их Полем и Виргинией? — сказала Мэри с некоторым недоумением.
— Иногда я называю их так, — невозмутимо ответила Сюзи. — Но видишь ли, милочка, приходится скрывать свои чувства! — И без малейшей паузы: — Я так ненавижу всякий обман! А ты? Скажи, ведь хуже обмана нет ничего, правда?
И, не дожидаясь подтверждения от верной подруги, продолжала все с той же быстротой:
— А он ужасно богат! И образован — папа говорит, необычайно образован!
— В таком случае, — начала Мэри, — раз он приезжает с согласия твоей мамы и раз вы не поссорились и не порвали, ты, по-моему, должна быть в восторге.
Однако новая молния из глаз Сюзи рассеяла эти видения блаженного будущего.
— Тсс! — сказала она трагически. — Ты не знаешь, что говоришь. Над ним тяготеет ужасная тайна. Мэри Роджерс. — Сюзи приблизила свой ротик к самому уху наперсницы и произнесла леденящим кровь шепотом: — Его отец был… пиратом! Да-да, жил, как пират, и был убит, как пират!
Однако это заявление не произвело желаемого эффекта. Мэри Роджерс, правда, удивилась, но не была потрясена и даже попробовала возразить:
— Но если его отец умер, так какое же отношение все это может иметь к Кларенсу? Он же сначала жил у твоего папы — ты мне сама говорила, милочка, — а потом у других людей и, значит, не мог ничего набраться от своего отца. И, право же, душечка, он всегда казался таким воспитанным и сдержанным.
— Да, конечно, казался, — загадочно возразила Сюзи. — И ты ничего другого не знаешь. Это же у него в крови! Ведь так же всегда бывает — это в любой книге есть, — и по его глазам сразу видно. Бывали времена, милочка, когда малейшее сопротивление его воле, малейший знак внимания ко мне со стороны кого-нибудь другого заставлял его показать свою истинную сущность! Я хранила это в тайне… но представь себе, душечка, как может подействовать ревность на подобную страстную натуру! Я дрожу, вспоминая те дни.
Тем не менее она спокойно подняла руку и поправила золотистую гриву, рассыпавшуюся по ее детским плечам. Как ни удивительно, Мэри Роджерс, покойно откинувшись в коляске, также выслушала эти душераздирающие признания с блаженно нахмуренными бровями и упоительно приятным участием. Если она и не сумела узнать в нарисованном Сюзи портрете того спокойного, кроткого и грустно-молчаливого юношу, которого видела когда-то, она ничего об этом не сказала. После некоторого молчания Мэри, лениво поглядывая на гарцевавшего в отдалении вакеро, спросила:
— Твой папа всегда посылает с тобой верхового? Как это мило! Так романтично — совсем как в старинные испанские времена.
— Тсс! — прошептала Сюзи с еще одним неописуемым взглядом.
Однако к этому времени между подругами уже полностью восстановилась былая симпатия душ, и Мэри легко предугадывала любое невысказанное признание.
— Не может быть, — тут же воскликнула она. — Наверное, я тебя не так поняла.
— Ах, не спрашивай! Я не смею ничего сказать папе: он придет в бешенство. Но бывают минуты, когда мы остаемся одни, и тогда Педро скачет совсем рядом, а в его черных глазах появляется такой взгляд, что я вся трепещу. Это ужасно! Говорят, он из очень знатного рода… и он иногда говорит что-то по-испански и кончает словом «сеньорита», но я притворяюсь, что не понимаю.
— И, наверное, если лошади вдруг понесут, он с радостью готов будет пожертвовать жизнью, лишь бы спасти себя?
— Конечно… И это было бы ужасно… ведь я его терпеть не могу!
— Но если с тобой буду я, он ведь не сможет рассчитывать на такую же благодарность, как если бы вы были одни. Сюзи! — продолжала она после паузы. — Стегни лошадей, чтобы они пошли рысью — может быть, он решит, что они понесли, и помчится догонять? Будет так забавно, правда?
Девушки посмотрели друг на друга: в их глазах уже блестел радостный испуг, и они глубоко вздохнули от предвкушения запретного удовольствия. На минуту Сюзи даже искренне поверила в любовь Педро, которую сама же и придумала.
— Папа сказал, чтобы я пользовалась кнутом только в крайнем случае, — сказала она, беря кнутик с серебряной рукояткой и сжимая губки с решимостью тем более твердой, что нарушала строгий запрет. — Но-о! — И она ловко хлестнула лоснящиеся спины.
Это были сильные, изящные лошади индейских кровей, объезженные лишь совсем недавно и очень строптивые. Одного удара было достаточно: они взвились на дыбы, а потом, воспользовавшись тем, что постромки ослабли и вожжи висели свободно, принялись выделывать всевозможные курбеты, а легкая коляска летела за ними, едва касаясь колесами земли. Этот злосчастный удар разорвал узы недолгих месяцев покорности, и полудикие мустанги, выгибая спину и брыкаясь, бросились прямо через поле к ближайшей рощице.
Мэри Роджерс поспешно оглянулась. Увы! Они забыли, что равнина здесь террасами спускается к лощине. Верный Педро внезапно исчез — метелки овсюга совершенно заслонили их от предполагаемого спасителя, и толку от него было ровно столько же, как если бы он находился в эту минуту в десяти милях от них. Но подруги тем не менее не испугались; возможно, они просто не успели. Однако у них еще было несколько секунд, чтобы дать выход главной из сугубо женских эмоций, и Сюзи поспешила воспользоваться этим.
— Это ты виновата, милочка! — воскликнула она в тот миг, когда переднее колесо провалилось в нору суслика, и коляска, накренившись, выбросила своих прекрасных пассажирок в гибкий частокол пыльных злаков. Удар отделил переднюю ось от кузова и переломил дышло; насмерть перепуганные лошади снова устремились на дорогу и, подгоняемые грохотом волочащихся сзади обломков, понеслись вперед. Через полмили они нагнали фургон с белым парусиновым верхом, запряженный двумя медлительными волами, и опять кинулись в сторону, но тут левый мустанг запутался в постромках и положил бесславный конец их скачке: увлекая за собой товарища, он покатился по пыльной дороге под самые морды мирно бредущих волов.