Собрание сочинений. Том 5

Дойл Артур Конан

— А я хочу попросить вас об одном, — добавила хозяйка замка, когда Аллейн повернулся, чтобы покинуть комнату. — Насколько я понимаю, вы приобрели в Болье немало познаний.

— Очень мало, госпожа, в сравнении с теми, от кого я их получил.

— Однако для моей цели достаточно, не сомневаюсь. Я бы хотела, чтобы, пока вы здесь, вы посвящали час или два в день беседам с моей дочерью, леди Мод. Дело в том, что она несколько отстала и, боюсь, не питает особой любви к учености, за исключением нехитрых рыцарских романов, которые забивают ей голову всякими грезами о заколдованных девах и странствующих рыцарях… Правда, после дневной службы приходит из монастыря отец Христофор, но он уже очень стар годами и медлителен в речи, так что она получает мало пользы от такого учения. Я бы хотела, чтобы вы занимались в меру ваших возможностей с ней, с Агатой, моей молодой камеристкой, и с Дороти Пирпонт.

Таким образом, Аллейна назначили не только оруженосцем рыцаря, но и наставником трех девиц, что было еще дальше от того способа участвовать в жизни, какой он себе начертал. Но ему оставалось только согласиться и делать, что в его силах, и

он покинул зал с пылающим лицом и смятением в мыслях, раздумывая о той гибельной стезе, по которой обречены были отныне ступать его ноги.

Глава XII

Как Аллейн научился тому, чему сам не мог научить

И вот пришли дни, когда во всех южных графствах началось волнение и суматоха, люди чистили оружие, стучали молотками. От деревни к деревне, от замка к замку быстро распространялась весть, что опять начинаются военные сборы и что едва наступит весна, как львы и лилии снова сойдутся на поле брани. Это была великая весть для воинственной древней страны, где ремеслом целого поколения являлась война, где вывоз состоял из лучников, а ввоз — из пленников. Шесть лет ее сыны скучали, обреченные на чуждую им мирную жизнь. Теперь они бросились к оружию, словно осуществляя право своего первородства. Старые солдаты Креси, Ножана и Пуатье радовались, что опять услышат зов трубы, и еще больше радовалась пылкая молодежь, которая годами томилась, слушая военные рассказы своих отцов. Перевалить через высокие горы на юге, победить укротителей горячих мавров, последовать за величайшим полководцем эпохи, увидеть залитые солнцем поля и виноградники, притом, что пограничные посты в Пикардии и Нормандии так же редки и не защищены, как леса Джедборо, — вот роскошная перспектива для племени воинов. От моря и до моря пели тетивы в крестьянских домах и звенела сталь в замках.

Не понадобилось также много времени, чтобы каждая крепость выслала своих кавалеристов и каждое село — своих пехотинцев. В последние дни поздней осени и первые дни зимы все дороги и проселки были полны звуками нагаров [64] и труб, ржанием коней и топотом ратников. Начиная от Врекина на валлийской границе и до Котсуолдза на западе или Батсера на юге, не было ни одного холма, с которого крестьяне бы не видели яркого блеска оружия, развевающихся плюмажей и пестрых кистей. С проселков, с просек, с извилистых троп текли ручейки стали и на больших дорогах сливались в широкий поток, он все рос и увеличивался, стремясь к наиболее близкой или удобно расположенной морской гавани. А там с утра до ночи день за днем люди толпились, суетясь и работая, а большие корабли после погрузки один за другим расправляли белые крылья и мчались в открытое море среди звона цимбал, рокота барабанов и веселых возгласов тех, кто отплывал, и тех, кто ждал своей очереди. От Оруэлла до Дарта не было ни одного порта, который бы не отправил своего маленького флота с весело развевающимися флагами и вымпелами, словно суда шли на праздник. Так, в это сумрачное время года военная мощь Англии устремилась к морю.

64

Нагар (или накир) — музыкальный инструмент.

В древнем и густо населенном Хампширском округе не было недостатка ни в командирах, ни в солдатах, раз дело обещало славу или выгоду. На севере Сарацинская голова Брокасов и Алая рыба Де Рошей развевались над сильным отрядом лучников из лесов Холта, Вулмера и Харвуда. Де Борхэнт поднялся на востоке, а сэр Джон де Монтегю — на западе. Сэр Льюк де Поненж, сэр Томас Уэст, сэр Морис де Брюэн, сэр Артур Липскомб, сэр Уолтер Рамсей и дородный сэр Оливер Баттестхорн — все двигались на юг, набирая рекрутов в Андовере, Олресфорде, Одилхаме и Винчестере, а из Суссекса двигались сэр Джон Клинтон, сэр Томас Чейн и сэр Джон Фоллисли с войском вооруженных ополченцев, направляясь в порт Саутгемптон. Но больше всех был отряд добровольцев, собравшихся в замке Туинхэм, ибо имя и слава сэра Найджела Лоринга привлекали к нему самых смелых и отважных: они жаждали служить под началом столь храброго командира. Лучники из Нью-Фореста и Форест-оф-Бир, ратники из веселой местности, омываемой реками Стауром, Эйвоном и Итченом, юноши из старинных хампширских родов — все устремились к Крайстчерчу, чтобы служить под знаменем с пятью алыми розами.

И если бы теперь у сэра Найджела было поместье, которого требовал закон о рангах, он заменил бы свое раздвоенное знамя квадратным и взял бы с собой в ратное поле такую свиту, какая подобает знаменному рыцарю. Но его угнетала бедность, земля его родила скудно, сундуки пустовали, и самый замок, под крышей которого он жил, был взят в аренду. И какую же он испытывал горечь, когда видел, что меткие лучники и закаленные в боях копейщики уходят от его ворот из-за того, что у него не хватает денег на их жалованье и снаряжение. Все же письмо, доставленное Эйлвардом, дало ему полномочия, которыми он не замедлил воспользоваться. В нем сэр Клод Латур, гасконский лейтенант Белого отряда, заверял сэра Найджела, что в его распоряжении осталось достаточно средств, чтобы снарядить сто лучников и двести ратников, и вместе с тремястами ветеранами Отряда, уже находящимися во Франции, это составит силу, которой может гордиться любой командир. Тщательно и придирчиво отбирал рыцарь-ветеран солдат из множества добровольцев. Не раз взволнованно совещался он с Черным Саймоном, Сэмом Эйлвардом и другими наиболее опытными своими приверженцами, кого взять и кого оставить. Все же ко Дню всех святых, не успели еще все листья опасть на землю в просеках Виверли и Холмслея, как весь нужный состав людей был набран, и под знаменем сэра Лоринга оказался отряд самых сильных лучников из хамширских лесников, которые когда-либо натягивали тетиву

боевого лука. Кроме того, двадцать хорошо вооруженных всадников составляли кавалерию отряда, а двое юношей — Питер Терлейк из Фэрема и Уолтер Форд из Ботли — воинственные сыновья воинственных отцов — снарядились за собственный счет, чтобы быть при сэре Найджеле и делить с Аллейном обязанности оруженосца.

Однако и сейчас, после того как отряд был сформирован, предстояло сделать еще очень многое, чтобы он мог пуститься в путь. О доспехах, мечах и копьях особенно заботиться не приходилось, ибо все это было гораздо лучше и дешевле в Бордо, чем в Англии. Но с боевыми луками дело обстояло иначе. Правда, тисовую основу можно достать и в Испании, но лучше было запасти побольше и обращаться с нею побережливее. Для каждого лука надо было захватить по три тетивы, а также наконечники для стрел, кольчуги стального плетения, стеганные изнутри стальные шлемы и налокотники, ибо все эти вещи лучнику необходимы. А главное — на много миль кругом женщины спешно шили белые верхние куртки, которыми отличались воины Белого отряда, и украшали их на груди изображением алого льва, св. Георгия. Когда все было готово и в замковом дворе произвели перекличку, старейший солдат, воевавший против французов, вынужден был признать, что еще не видел лучше вооруженного и более бравого отряда, начиная от старого рыцаря в шелковом кафтане, сидевшего на крупном боевом коне, до Хордла Джона, рекрута-великана, небрежно опиравшегося спиной на огромный черный стержень лука. Из ста двадцати человек добрая половина уже служила раньше, и особенно выделялись то там, то здесь люди, провоевавшие всю свою жизнь и участвовавшие в тех сражениях, в которых островная пехота снискала себе славу и восхищение всего мира.

Шесть долгих недель ушло на эти приготовления, и только под самый день св. Мартина все было готово для выступления. Почти два месяца провел Аллейн Эдриксон в замке Туинхэм — и этим месяцам было суждено изменить все течение его жизни, отклонить ее от того мрачного и одинокого русла, к которому оно как будто стремилось, и направить по более свободным и светлым путям. Он уже понял, что должен благословлять отца за его мудрую предусмотрительность, заставившую сына изведать мирскую жизнь, прежде чем отречься от нее.

Ибо этот мир оказался иным, чем он рисовал себе, и совершенно отличным от того, каким его изображал наставник послушников, когда громил свирепых волков, подстерегающих людей за мирными холмами Болье. В этом мире существовала, без сомнения, и жестокость, и сладострастие, и грех, и скорбь, но разве не было наряду с ними и высоких добродетелей, твердых, мужественных добродетелей, которые не боятся соблазнов и остаются верными себе во всех грубых столкновениях повседневной жизни? Какой бледной казалась по контрасту с ними безгрешность, проистекающая из неспособности грешить, или победа, состоящая в бегстве от врага! Хотя Аллейна и воспитали монахи, у него была врожденная трезвость взгляда и ум, достаточно гибкий и молодой, чтобы приходить к новым выводам и отбрасывать устаревшие. Он не мог не видеть, что люди, с которыми он был вынужден соприкасаться, пусть грубы в речах, вспыльчивы и драчливы, но по природе своей они глубже и нужнее для жизни, чем монахи с их воловьим взглядом, которые лишь воздвигались ото сна, ели и спали, из года в год все в том же тесном и затхлом круге своего существования. Аббат был хорошим человеком, но чем он лучше этого доброго рыцаря, который живет так же просто и так же твердо верен своему идеалу долга, выполняя со всей искренностью своего бесстрашного сердца то, что было необходимо выполнять? Обращаясь мысленно от служения одного к служению другого, Аллейн не ощущал, что в чем-то изменяет своим высоким жизненным целям. Правда, у него была мягкая созерцательная натура и его отталкивали мрачные военные труды, и все же в эти дни военных приказов и солдатского побратимства не было непереходимой пропасти между священником и воином. В одном человеке могли сочетаться, не сталкиваясь, служитель божий и служитель меча. Ради чего же ему, скромному клирику, испытывать угрызения совести, если представляется такой прекрасный случай исполнить волю его отца не только в смысле ее духа, но и буквы. Он прошел через упорную внутреннюю борьбу, тревожные вопросы и полуночные молитвы, через многие сомнения и тревоги; но в результате, не пробыв и трех дней в замке Туинхэм, он уже оказался на службе у сэра Найджела и получил лошадь и снаряжение, которые должны были быть оплачены из его доли военной добычи. Затем он стал проводить по семь часов в сутки на турнирном поле, чтобы стать достойным оруженосцем столь достойного рыцаря. Молодой, ловкий, энергичный, полный сил, сбереженных благодаря годам чистой и здоровой жизни, он очень скоро стал управлять конем и владеть оружием настолько хорошо, что строгие воины одобрительно кивали или ставили на него против Терлейка и Форда, его сотоварищей по службе.

Но не было ли еще каких-либо соображений, влекших его в мир и прочь от монастыря? Душа человека настолько сложна, что сам он подчас едва способен разобраться в глубочайших причинах, побуждающих его к действию. Перед Аллейном открылась та сторона жизни, в отношении которой он был до сих пор невинен, как дитя, однако она имела столь важное значение, что не могла не повлиять на него при выборе пути. Согласно взглядам монахов, женщина — это воплощение всего, чего надлежит бояться и избегать. Ее присутствие настолько способно осквернить душу, что истинный цистерцианец не должен даже поднимать глаз и смотреть на ее лицо или касаться кончика ее пальцев, иначе ему грозит отлучение от церкви и опасность смертного греха. А здесь день за днем целый час после утренней и вечерней служб он проводил в тесном общении с тремя девушками, причем все были молоды, все красивы, а следовательно, с монашеской точки зрения, тем опаснее. Однако в их присутствии у него быстро возникла к ним симпатия, он испытывал приятную непринужденность, девушки сразу отзывались на все, что в нем было лучшего и мягкого, и это наполняло его душу смутной и новой для него радостью.